Юрий Долгорукий (Сборник)
Шрифт:
Так место возле Москвы-реки постепенно стало единым местом язычников и крещёных, попа и арбуя. Один из волхвов, по прозвищу Жом, даже поставил «божонку» за самым холмом - на спуске с «Ярилиной плеши» к Неглинке. И в час, когда старый чернец Феофан стучал в надтреснутый колокол у своей церковки, волхв Жом в ответ поднимал у болванов, вытесанных им из липы, белый жертвенный дым. Одни из живущих в посёлке и в сёлах спешили в церковку, другие - бежали к Жому. А чаще - побыв у Жома, шли помолиться к старому Феофану или же, помолившись в церковке, шли поклониться болванам Жома и положить у большого белого камня
Теперь немолкнущий стук - не щербатых, кое-как сляпанных самодельно, а гладких, широких, легко грызущих дубы - удивительных топоров да крики княжьих людей потянули к себе язычников из лесов с особенно властной силой. Волхвы сердито ворчали:
– Постойте, примчатся на стук этот злые бесы, погубят людей без счёта!
Они вопрошали своих деревянных болванов во время жертвенной службы:
– Угодны ли эти железные стуки богу Яриле? И отвечали за бога:
– Нет!
Главный волхв окрестных язычников - старый, свирепый Клыч снова вспомнил о том, что люди лесов есть люди единого племени вятичей, между тем как у «Ярилиной плеши» за много последних лет появились пришельцы иных племён. Пришли сюда кривичи с Волги верховья и северяне с черниговских рек, поляне от киевских мест, а от Дона - южные вятичи и другие. Клыч вспомнил и всем повелел припомнить, что суздальский князь - не вятич и что княгиня его - гречанка, а старшие княжичи - с половецкой кровью…
Но, даже вспомнив об этом, люди лесов всё равно не могли сдержать любопытства: уж больно складно да звонко стучат топоры да сверкают боками зубастые пилы! Уж больно преславно поют у костров бежане!
И всякий день, пробуя из котла похлёбку, готовясь к ночлегу или просто внезапно взглянув за куст, то Страшко, то Демьян или рыжий бежанин Михаила видели странных, молча прячущихся за деревьями боязливых лесных людей. Те стояли настороженно и тихо. Так, любопытствуя и пугаясь, стоят за кустами дикие козы или оленьи матки, почуяв нечто не страшное, но чужое. Было видно, что и язычникам хочется поглядеть, понять по немолчным стукам, по запахам от костров: кто эти смерды? Что они делают здесь, в лесу, вздувая огонь и валя деревья хорошими топорами?
– Глядят!
– говорил Демьян, усмехаясь в седые, спутанные усы.
– Того и жди, топор украдут, - недовольно ворчал Михаила, - добра такого лишат…
– Ништо!
– отвечал Демьян.
– Они их небось боятся, как беса явленья. От нас с подобными топорами беду небось ждут немедля…
Он ласково взмахивал грязной, худой рукой:
– Иди-ка сюда… не бойся! Но «тёмный» в кустах молчал.
Потом этот куст чуть-чуть шевелился. Снег негромко скрипел под чьей-то ногой. Вдали исчезала тень - и опять становилось тихо. Только Страшко да бежане стояли возле костров или, кончив работу, шли за Неглинную - к избам посёлка.
– Сколь ты галку ни мой, белее не будет!
– оглядываясь на лес, где прятались тени «тёмных», решал Демьян.
– Как поклонялись они болванам, так будут вовек. В лесу им, видать, милее…
Он вспоминал свою рабскую юность на землях Пинских, бессветную, горькую молодость, мужество в тяжком труде на полях боярских да в сечах во имя княжеской славы, - припоминал и задумчиво говорил бежанам:
– В лесу им, видать, милее…
– В лесу и бес на
– отвечал Михаила.
– А в поле душа на воле!
Он расправлял высокие плечи, вскидывал тяжкий топор и, крякнув, стучал им по высокой жёлтой сосне. Сосна гудела, как медь. Снег падал с высоких веток, с одной на одну, и рушился вниз пластом - с глухим осторожным хрустом.
Ермилка или Вторашка весело вскрикивали:
– Гляди, ударом ты векшу выгнал!
Они лепили снежки и кидали их в юркую белку, летящую от сосны к сосне, как яркая пышнохвостая птица.
Глава XX. ЧУРАЙКА
И приде к кудеснику, прося вол-
хованья от него; он же, по обычаю
своему, нача призывати бесы..
В посёлках жилось не сладко: питались все кое-как теснились на дымных печках да на полатях.
Зато - по велению Симеона - за зиму сложили близ княжьей избы складские сараи из толстых брёвен, наделали много силков на птиц и зверей - добывали пищу охотой.
Зима же росла. С укрывших избы соломенных крыш повисли до самой земли сосульки. На волчьи праздники [28] ярко сияли звёзды. Выпало много снега.
28
Конец декабря - начало января ст. стиля.
– Значит, - решали люди, - будет год урожайный!
– Пока урожай придёт, дыханье из тела выйдет!
– горестно говорил сгорбленный и худой, но по-своему благообразный свечник Демьян, каждый вечер приходивший посидеть к Страшко в избу Полусветья или к Михайле в избу Чечотки Худого.
– Ой, лихо тут людям, особо же нам - бежанам!
Забыв о своём лукавстве, мужик Полусветье вступал в разговор со вздохом.
– Лихо вам, зря не молвишь. Однако и нам не сладко. Вон, видишь ту ляду?
Он взглядывал острым, единственным глазом на покрытую изморозью солому, которой была изнутри заткнута дыра в стене, заменяющая окно. Так, словно люди могли увидеть отсюда и ляду под снегом, и тропы к ней, безрадостно добавлял:
– Сам лес под ту ляду жёг, расчищая для пашни. Какой бы ещё мне ляды? Хорошая ляда. Уж как я её там холил! Весною роздерть была на славу, когда вскопал. И росчисть после грабленья вышла преславной. Зерно клал с молитвой. Ан, ничего не собрал, ибо сгнил урожай от частых дождей!
– Может, гиблое оно место на этой Москве-реке?
– Может, и так. Хотя много лет живу, и все годы рожь хорошо рождалась. И мёду в бортях было немало…
– Мы тоже видали, как мёд бояре едали!
– с усмешкой вставлял Михаила.
– А мы вот и сами ели, - настаивал Полусветье.
– И рыбы в реке немало. В лесах же зверя да птицы - тьма!
– Может, и снова будет?
Страшко убеждённо и даже строго бросал:
– Вестимо, будет. Чего не быть? В прошедший год было худо, а в новый, глядишь, опять всего уродится…