Юрий долгорукий
Шрифт:
Тем временем в Киев входили товары Долгорукого, катились возы, запряжённые конями и волами, горбатые верблюды тащили высококолёсные половецкие каталки, за возами суздальцы гнали волов, свиней, овец - всё для голодного Киева.
Завоевать город - даже самый большой - просто. Попробуй его накорми!
На этот раз не было среди суздальцев речи о том, что ждёт их в Киеве мёд, жито и просо. Шли из самых вятичей по голодной, опустошённой зимними метелями и жгучими весенними ветрами земле, князь Юрий вынужден был стоять то там, то там, пока
Потому-то, пока в Софии шёл торжественный молебен, по Киеву резали волов и овец, кололи вепрей, жарили на кострах мясо, ставили ведёрки с пивом; собаки грызлись за потроха, люд радостно суетился, толкался, кричал, смеялся, стояли и сидели на чём попало, всовывали головы в ведёрки с пивом, пили и, подняв ведра, макали в пахучий напиток усы, бороды, носы, вои пересмеивались с девчатами, детвора суетилась, будто на пожаре, всё смешалось в радости и сытости: чужие и свои, старые и молодые, девки и бабы, дети, псы, головы, сорочки, чубы, смех, брань, похвальба, угрозы.
– Когда пью, не разливаю!
– Отстань, не мешай!
– Пусть легонько икнётся!
– Сыночек мой!
– Дай хоть пальцем прикоснуться!
В суматохе и неразберихе пытались найти своих - кто с надеждой, а кто и безнадёжно. Кричко с Иваницей тоже блуждали по торговищам и по дворам в надежде повстречать Сильку. Дулеб пошёл куда-то на княжеский молебен, Иваница не захотел; зачем было торопиться попасть на глаза князю, который так с ним обошёлся? Случайно встретил Кричка, теперь ходили вдвоём, всё более убеждаясь мысленно в том, что Силька, подобно всем, кто был ближе к князьям или же хотел к ним присоседиться, там, в Софии, толкаются друг перед другом, вытягивают шеи, не знают, куда и смотреть: на епископов ли под Орантой или же на полати, где стоит Долгорукий с князьями и воеводами. Такова суетность людская.
Так в бесконечных блужданиях очутились они возле Ярославова двора, где в золотой гриднице готовилось, видно, великое пиршество для Долгорукого и его приближенных людей, потому что у коновязи стояло множество коней, привязанных к серебряным кольцам; пахолки нетерпеливо посматривали на Софию, откуда должны были прийти князья и засесть за столы, а уж тогда что-нибудь перепадёт и тем, кто возле коней, потому как едят да пьют не только за столами, но и под столами, и в закутках да закоулках, и неизвестно ещё, где едят больше и лакомее.
Какая-то суздальская, видно, жена въехала на Ярославов двор на возу, распрягла коней, бойко покрикивая на пахолков; Иваница тотчас же толкнул слегка своего товарища в спину, показывая ему, чтобы продолжал блуждание по Киеву без него, а сам, ещё не веря собственным глазам, начал осторожно приближаться к дерзкой женщине, которая не побоялась пригнать свой воз на княжеский двор.
В белой сорочке-теснухе, с толстой косой, небрежно переброшенной через плечо наперёд, гибкая и ловкая в малейшем движении, распрягала коней… Оляндра!
Оляндра!
Иванице всё ещё не верилось, он подошёл ближе, встал за спиной у женщины, она почувствовала его присутствие, обернулась к нему всем своим телом, твёрдые округлости ощущались под тесной сорочкой так, будто Иваница прикасался к женщине; Оляндра отбросила назад свою тяжёлую светло-русую косу, прищурилась хищно и сторожко.
– Ты чего? Гнать меня отсюда надумал?
– Вот уж!
– растерянно улыбнулся Иваница.
– Да разве же я княжеский прислужник?
– Чего же смотришь?
– Видел тебя когда-то - вот и смотрю.
– Где же видел?
– А в Суздале.
– Ври больше! Был там?
– Вот уж! И у самого князя Долгой Руки в палатах был, и поруб изведал. Там тебя и видел.
– Не была в порубе.
– Зато возле него бывала. Со стражей возилась, а я скрежетал зубами.
– Из поруба?
– Ну да!
– Ну и дурак еси.
– До сих пор не верю, что стоишь передо мной. Вот протяну руку и…
– А ты протяни…
– Боюсь - исчезнешь.
– Не исчезну. Пришла в Киев, хочу тут быть. Вырывца моего убили под Переяславом. Боярыней хочу быть за Вырывца.
– А где же те?
– не слушая ни про Вырывца, ни про боярыню, спросил Иваница, будучи не в силах оторваться от своих болезненно-сладких воспоминаний.
– Кто?
– Ну… Те, которые водили тебя тогда… Водили и возвращались… А тогда ты приходила да брала себе нового. Готов был разорвать тебя!
– Не шуми, дурак! Разве о таком вспоминают?
– Где же они?
– А я знаю?! Наверное, там.
– Где?
– В Суздале. Стерегут поруб.
– Там кто-нибудь снова сидит?
– Может, и сидит. Ежели и нет никого, поруб всё едино стерегут. Потому как может пригодиться. Князь без поруба - не князь.
– Что же будешь делать в Киеве?
– А твоё какое дело? С мужиками спать буду!
– Вот уж! Снова пойдёшь к тем, которые стерегут порубы?
– Могу и к тебе прийти. Дождись ночи.
– Там ходила и днём.
– Это там. В Суздале любви много, ночей не хватает.
– Почему думаешь, будто только в Суздале? А в Киеве?
– Киев беден на любовь. Потому и пришла сюда. Принести любовь.
Как всегда, к несчастью Иваницы, откуда-то прибрёл сюда Петрило. Иваницу он едва ли и заметил, зато сразу же увидел Оляндру, разгневался на неё, но, вспомнив, что должен расчищать дорогу Долгорукому, который уже спускался с софийской башни, чтобы вести своих приближенных на пир, набросился на женщину, зашипел:
– Прочь! Князья идут!
Оляндра ничуточки его не испугалась, отрезала со смехом: