Юрий долгорукий
Шрифт:
Вместе с княгиней и юной Анастасией Андрей вернулся к отцу. Он выволок Кучку на берег и, торжествуя, сказал:
– Сейчас он будет судим! Юрий подумал, мягко ответил:
– Мы нынче его не тронем…
– Нет, тронем!
– упрямо выкрикнул княжич.
– Не лучше ли татя услать на Суздаль?
– по-прежнему мягко заметил князь.
– Зачем ему плыть на Суздаль? Недаром он сам норовил туда убежать!
– не соглашался горячий княжич.
– Он и тебе, и всему уделу изменник!
Князь, усмехнувшись, огладил
– Нельзя судить его без бояр. Чай, то не Данила-книжник. От спешки в подобном деле нам тоже будет худо…
– Вина его ведома всем!
– ещё запальчиво, но уже тише ответил княжич.
– Тем паче! Коль очень ясна вина, так пусть бояре и судят. Хотел он бежать туда по собственной воле, теперь поплывёт по моей - на судилище перед всеми.
Князь указал на чёрное пепелище:
– Такой вины - не простят. К чему же нам грех сей брать на себя? Пусть примут сей грех на себя бояре да думцы…
Он, словно ища поддержки, взглянул на жену, спросил:
– Добро ли я мыслю о том, Елена? Княгиня кивнула и улыбнулась.
– Ум твой светел… далеко видит!
– сказала она негромко.
Князь так, будто эта поддержка и утвердила его в задуманном деле, решительно повернулся к Кучке:
– Трогать тебя не буду. Отправлю в Суздаль на суд боярский. Ибо правду сказал премудрый Плутарх:
«Больному не поможет и златое ложе». Ты же больной. Пусть врачуют тебя бояре…
Со скрытой радостью Кучка склонил седовласую голову: он был уверен, что если здесь, на глухом берегу, не тронет его Долгорукий, то уж бояре-то и совсем никогда не тронут! Лишь бы уплыть. А уж там он своё покажет - там не боярин, а князь Долгорукий будет судим друзьями Кучки, имеющими немало обид на князя.
После паузы воевода с хитрым, злобным смирением попросил:
– Пошли со мной и боярыню, коли так.
Князь не любил задерживать ум на решённом деле. А дело боярина решено. Поэтому, отвернувшись, занятый новой мыслью, он равнодушно ответил:
– Хочет - пусть едет!
Он твёрдо считал, что если Анастасия - мужняя жена, то путь ей достойный - с мужем. Поэтому и сказал:
– Пусть едет…
Однако боярыня, побледнев, всплеснула в страхе руками:
– На то моей воли; нет! Я с ним отсель не поеду! Юрий с досадой и осуждением пояснил, повернувшись к Анастасии:
– Муж он тебе!
– Нет!
Анастасия в отчаянном страхе прижала руки к груди:
– И слово это мне тяжко - «муж!» Не муж он мне, а насильник!
Князь строго сказал:
– Он муж! Я знаю то твёрдо: он муж твой! Муж!
– и отошёл поближе к шатру, который уже укрепили на взгорье под сильной, большой сосной умелые руки слуг.
Повернувшись к жене, боярин смиренно проговорил:
– И верно: муж я твой, Настя… Боярыня в горе крикнула:
– Нет!
– Муж по закону, -
– Молю: пойдём со мной миром…
– Нет!
Она подбежала к князю:
– Позволь мне с тобой остаться. Я в Суздаль вернусь потом…
В голосе бледной, заплаканной юной боярыни было столько тоски и страха, что князь промолчал. В нём шевельнулось сочувствие к ней и жалость. Княгиня скорее отзывчивым женским сердцем, чем разумом, поняла это сразу. Взглянув на хмуро примолкшего князя, она вдруг нежно погладила Анастасию тонкой, смуглой ладонью, ласково протянула:
– Ох, горлинка сизокрылая!
С горечью, мысля вслух, она прибавила тихо:
– Муж ей боярин… да. Однако же злобный муж хуже, чем недруг: он бьёт копьём злобы, не ведая срока, лютости не утоляя! От Бога ли этот муж? Не бесов ли то старанье?..
Сказав, она потянулась к мужу, тронула и его несильной, мягкой рукой:
– Позволь ей со мной остаться. От всех сама её огражу. И устав соблюду, чтобы не было ей нечестья…
Князь, морщась, хотел было крикнуть: «Нет!» - но вместо этого только повёл плечом и недовольно велел Анастасии:
– Тогда хоть пойди простись…
Анастасия с трудом заставила себя поглядеть на мужа, стоявшего в стороне, шепнула княгине: «Ой, лют он… боюсь я!» - но пересилила страх и пошла.
Они говорили мало. Находившиеся возле князя люди с трудом различали их голоса в том светлом, весеннем шуме, который всё настойчивей шёл из лесов и постепенно смывал, как вода, глухие стуки растаскиваемых на пожарище брёвен, затихающий хруст огня, гул голосов и плач старух, обмывающих баб, убитых волхвами.
Стараясь разжалобить, покорить жену, боярин глухо просил:
– Прости меня, Настя. Отныне иным я буду. Клянусь: не силы своей над тобой я буду искать, а доброго слова да мира в сердце!
Будто не слыша, Анастасия поспешно, истово поклонилась:
– Иди же, боярин, с миром. Я зла на тебя не помню…
– А ты со мной не пойдёшь?
– Ох… нет! Никак не пойду! Прости.
– Скорблю… безмерно скорблю!
Она промолчала. Тогда после паузы Кучка с болью, искренне зашептал:
– Люблю я тебя, как Бога! Клянусь тебе всей душой: об том, что тут было, ни разу в жизни не вспомню! Отныне я раб твой. Нет: раб рабы твоей самой тёмной! Что хочешь, я сделаю, что пожелаешь - дам.
Он сильно сжал её руки, заглядывая в глаза. Но она брезгливо и резко его оттолкнула:
– Не надо… молю!
Стараясь не замечать тоски её и упрямства, с особым значением он прибавил:
– Ты княжьего гнева не бойся: бояре в Суздали - те, что крепче, - меня в обиду Юрию не дадут! Настанет лето - покличем иного князя… А так не выйдет - уедем с тобою в Киев. Добро у нас есть… бежим!
Он снова сильно сжал её руки, и вновь она оттолкнула его, сказав:
– Не трогай, боярин!