Юрий Михайлович Сушко Я убил Степана Бандеру
Шрифт:
Главной цели оуновцы добились: процесс из сугубо уголовного превращался в политический, своего рода митинг, вольную трибуну. Даже прокурор, сам того не желая, подыграл им. Своё обвинительное слово он начал с экскурса в историю:
— Проблемы взаимоотношений Организации украинских националистов и власти можно было бы обозначить одним словом. Когда в 1863 году некий русский вельможа задал вопрос польскому маркграфу Велепольскому, что должна сделать Россия, чтобы удовлетворить требования поляков, тот ответил: «Отойти!» Такую же позицию по отношению к ОУН должны занять и мы…
Спохватившись, прокурор пошёл на попятную и стал говорить о том, что Польша не может и не станет уходить с оккупированных украинских земель. Однако одно лишь сравнение украинских националистов
«Мы видим двух девушек и нескольких парней, молодых, даже молоденьких, которые смотрят нам в глаза смело и ясно, — на колене строчил свой репортаж корреспондент газеты „Вядомосци литерацки” Ксаверий Прушински. — „Исподлобья”, как писали некоторые, не смотрит ни Гнатковская, ни Лебедь, ни этот 26-летний руководитель революционной экзекутивы и её трибунала, недоучившийся студент политехники Бандера, боевик, который известен как минимум под четырьмя различными кличками… Простому человеку не понять, как он, месяцами охотившийся на чиновника, как на зверя, может сегодня открыто смотреть в глаза всему миру. По параграфам статей, которые вменяет прокурор, всем им грозит смертная казнь. В лучшем случае, если не конец всей, то конец только что начатой молодой жизни, ещё не отшумевшей. Уже теперь должна была бы поступить в кровь этих людей мертвечина умирания и тяжесть долгих лет тюрьмы. Но в них этого нет.
Они очень внимательно слушают показания полицейских. Слушают, как донесения вчерашнего противника с другой стороны фронта. Если бы мы, например, встретили этих подсудимых в Карпатах, то были бы уверены, что они просто направляются в горы на прогулку. Но это между тем террористы… Они изготавливали бомбы…»
Представители проправительственной прессы были более пристрастны. Объектом их издевательских характеристик являлся прежде всего Степан Бандера: «Имеет вид весьма непрезентабельный: низкого роста, щуплый, хлипкий, выглядит на 20–22 года. Бросается в глаза… выдвинутый вперёд подбородок. Острые черты лица придают ему неприятный вид. Это впечатление усиливается колючими, несколько косыми глазами, узкими, неровными зубами, на которые обращаешь внимание, когда он разговаривает со своим адвокатом, бурно при этом жестикулируя…»
Бандеру не раз силой (хотя никакой особой силы, конечно, и не требовалось) удаляли из зала по требованию судьи, который усматривал в его поведении нарушение общепринятых рамок. Журналисты посмеивались, описывая комизм ситуации, когда сразу несколько дебелых полицейских за руки и ноги волокли из зала щуплого Проводника.
Бандера не слушал обвинений в свой адрес, он считал себя обвинителем и прокурором. Голуфка, Майлов, Перацкий, Бабий были для него уже вчерашними мишенями. В камере Степан всерьёз вынашивал планы нового покушения — теперь на подкомиссара местной тюрьмы Владислава Кособуцкого, насаждавшего в застенках атмосферу тотального страха и террора.
Ни у кого даже сомнений не возникало, что зачинщикам убийства министра вынесут смертный приговор. Всё тот же Прушински в своих заметках писал: «Акт обвинения, судебный процесс сродни мастерству хирургических инструментов… Отсекли ими эту дюжину от заграничной помощи, от организации, существующей на чужие деньги. Рентген полицейской разведки просветил всё в их жизни… Знаем мы о них уже больше, чем о десятках наших близких знакомых… На самом деле трудно смириться с мыслью, что эти люди… всё-таки убивали. Но убивали во имя интересов своего народа. Хотя не думаю, что таким образом они оказывали ему добрую услугу. Но сейчас успех достигнут: подавляющая часть польской прессы, которая на протяжении 17 лет не признавала понятие „украинский”, за последние три недели прекрасно усвоила его, и теперь уже не забудет. А тем, кто писал о них не иначе, как о „гайдамаках”, сегодня стыдно… 17 лет талдычили нам, что распространение, даже насильственное насаждение на окраинах государства польского языка равнозначно распространению польскости,
С Прушински был солидарен коллега из журнала «Бунт млодых», который писал: «Таинственная ОУН — Организация Украинских Националистов — является ныне самой сильной из всех украинских легальных партий, вместе взятых. Она управляет молодёжью, формирует общественное мнение, она работает в бешеном темпе, втягивая массы в круговорот революции… Сегодня уже ясно, что время работает против нас. Каждый староста в Малополыпе, даже на Волыни может назвать сразу несколько сёл, которые до недавнего времени были полностью пассивными, а сегодня стремятся к борьбе, готовы к антигосударственным акциям. А это значит, что сила противника выросла, а польское государство многое утратило…»
Вынесение приговора назначили на 13 января 1936 года, на последний день года по греко-католическому календарю.
С трудом пробившись к телефонному аппарату, корреспондент газеты «Робитнык» («Рабочий») диктовал прямой репортаж в номер с места событий: «С раннего утра Медовую плотно заняла полиция. Через каждые несколько метров — конные и пешие патрули. В засадах — запасные силы. По двору суда тоже прогуливаются патрули. В зале и на ступенях количество полицейских прибавилось. По нескольку раз проверяют пропуска. Говорят, что всем представителям зарубежной, провинциальной и варшавской прессы вряд ли удастся разместиться в просторных ложах, предназначенных для журналистов. В зале, временами пустовавшем во время прений, неимоверное столпотворение. Перед боковым входом ряды дежурных полицейских. Окружённые вдвое увеличенным эскортом идут подсудимые. Они спокойны… Может быть, чуть бледнее лица, может быть, глаза блестят сильнее, но в их движениях нет волнения, которым взбудоражена публика. Проходят долгие минуты. Ожидание тревожит всех нас. Уже после 12 звучат слова приговора…»
Степана Бандеру, Мыколу Лебедя и Ярослава Карпинца суд приговорил к смертной казни. Климишину и Пидгайному присудили пожизненный срок заключения. Гнатковской — 15 лет, Малюце, Мигалю и Качмарскому — по 12. Зарецкую приговорили к 8 годам тюрьмы. А Раку и Чернию дали на год меньше.
Подсудимые выслушали приговор хладнокровно. Показательно спокоен был Бандера. Вместе с Лебедем они громко выкрикнули в зал своё: «Хай живе Украша!» После этого Степана в очередной раз силой заставили покинуть зал суда. Его биограф Петро Бачей позже напишет: «…Чтобы войти в историю национальным героем, отцом украинской государственности, Бандера готов был хоть трижды взойти на эшафот. Эту самую готовность он желал видеть в каждом украинце».
Даже католическая газета «Полония» не удержалась от упрёков в адрес правосудия: «В таких процессах судьи обязаны помнить, что судят человека, совершившего самое тяжкое преступление, но он заслуживает уважения, ибо преступил закон в борьбе за идею…»
По окончании судебного заседания осуждённых под усиленным конвоем отправили в камеры смертников. Впрочем, не камеры — каменные мешки с оглушительной акустикой. Степана выводили на непродолжительные прогулки во внутренний дворик, прозванный Триумфальной площадью смертников, кроме него и конвоиров в те минуты там, как правило, больше никого не было.
Официальная Варшава ясно представляла себе реакцию западных политических кругов на приговор украинским националистам. Лишний раз провоцировать усиление интереса к «полонизации» было бы недальновидно. Уже в январе сейм под благовидным предлогом — «в связи со смертью маршала Юзефа Пилсудского» — принял решение об «амнистии» виновных оуновцев, заменив смертную казнь пожизненным заключением. Собственно говоря, это тоже было казнью, только отсроченной, мучительно медленной. Остальным осуждённым сроки заключения тоже сократили — кому наполовину, кому на треть. Только оставались вопросы: как можно, к примеру, на треть сократить пожизненное заключение?..