Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

Загоскин Михаил Николаевич

Он соединился с своим искупителем; и когда глаза его закрылись навеки, Митя, почтив прах его последним целованием, сказал тихим голосом:

– Прости, Тимофей Федорович! веселись в горних селениях, избранный для прославления неизреченного милосердия божия! Ты жил как злодей и кончил жизнь как праведник... Блаженна часть твоя: над тобой совершилась великая тайна искупления!..

VIII

В первый день решительной битвы русских с гетманом Хоткевичем, то есть 22 августа 1612 года, около полудня, в бывшей Стрелецкой слободе, где ныне Замоскворечье, близ самого Крымского брода, стояли дружины князя Трубецкого, составленные по большей части из буйных казаков, пришедших к Москве не для защиты отечества,

но для грабежа и добычи13. С первого взгляда на эти разбросанные без всякого порядка по берегу Москвы-реки толпы пеших и конных ратников можно было догадаться, что дух мятежа и своевольства царствовал в рядах сего необузданного и едва знающего подчиненность войска. Во многих местах раздавались песни и громкие восклицания; и даже шагах в двадцати от ставки главного своего воеводы, князя Трубецкого, человек пятьдесят казаков, расположась покойно вокруг пылающего костра и попивая вкруговую, шумели и кричали во все горло,осыпая ругательствами нижегородское ополчение, пришедшее с князем Пожарским. При появлении старшин никто не трогался с места: ни один казак не приподымал своей шапки, и даже нередко грубые насмешки и обидные прозвания раздавались вслед за проходящими начальниками, которых равнодушие доказывало, что они давно уже привыкли к такому своевольству. В некотором расстоянии от этого войска стояли особо человек пятьсот всадников, в числе которых заметны были также казаки; но порядок и тишина, ими наблюдаемая, и приметное уважение к старшинам, которые находились при своих местах в беспрестанной готовности к сражению, - все удостоверяло, что этот небольшой отряд не принадле жал к войску князя Трубецкого Впереди, на небольшом земляном возвышении, с которого можно было следовать взором за изгибами Москвы-реки, обтекающей Воробьевы горы, стоял начальник этой отдельной дружины. Казалось, все внимание его было обращено к стороне Ново-Девичьего монастыря, вокруг которого и по всему пространству Лужников рассыпаны был-и палатки и шатры многочисленной рати польской. Шагах в десяти позади его разговаривали вполголоса давнишние знакомцы наши: Кирша и Алексей. Первый смотрел также с большим вниманием в ту строну, где расположено было неприятельское войско.

– Ну что?
– спросил Алексей, - выходят ли они из лагеря?

– Кажется, нет, - отвечал Кирша.
– Видно, еще князь Пожарский не двинулся от Арбатских ворот.

– А скажи, пожалуйста, любезный! не знаешь ли, зачем он прислал вас сюда с моим господином?

– Князь Трубецкой просил у него подмоги, чтоб ударить в поляков, когда начнется сражение.

– Да разве у него мало войска? Посмотри-ка, видимо-невидимо! Одних казаков почитай столько же, сколько нас всех у князя Пожарского - и пеших и конных.

– Эх, брат Алексей! и много, да черт ли в них!

Вишь, какая вольница! Мы с часу на час ждем драки, а они себе и в ус не дуют! Дал бы этим озорникам в воеводы пана Лисовского, так он бы их повернул по-своему; у него, бывало, расправа короткая: ладно так ладно, а не так, так пулю в лоб!.. Эва! слышишь, как покрикивают... подле самого шатра княжеского, - как будто б им черт не брат! Небось у Лисовского не стали б этак горланить. Бывало, как закрутит усы да гаркнет, так во всем лагере услышишь, как муха пролетит... Постой-ка, брат... постой! Никак поляки зашевелились...

Чу! пушка... другая!., пошла потеха!

Вся окрестность дрогнула. Со стороны Арбатских ворот, как отдаленный гром, пронесся глухой рокот по воздуху: двинулись пехотные дружины нижегородские, промчалась конница, бой закипел, и через несколько минут вся окружность Ново-Девичьего монастыря покрылась густыми облаками дыма.

– Эх! если б поскорей дошла до нас очередь!
– вскричал Кирша, - так руки и зудят!..

– Эка трескотня!..
– сказал Алексей.
– Ух! как грянули

из пушек!.. Да это никак с нашей стороны?

– С нашей, с нашей!..
– перервал Кирша.
– Вот так!., знатно, ребята, знатно! Катай их, еретиков!

Весь отряд под начальством Милославского, которого, вероятно, читатели наши узнали уже в начальнике отдельного отряда, горел нетерпением вступить в бой с неприятелем; но в дружинах князя Трубецкого не заметно было никакого движения. Он сам не показывался из своей ставки; и хотя сражение на Девичьем поле продолжалось уже более двух часов и ежеминутно становилось жарче, но во всем войске князя Трубецкого не приметно было никаких приготовлений к бою; все оставалось по-прежнему: одни отдыхали, другие веселились, и только несколько сот казаков, взобравшись из одного любопытства на кровли домов, смотрели, как на потешное зрелище, на кровопролитный и отчаянный бой, от последствий которого зависела участь не только Москвы, но, может быть, и всего царства Русского.

Едва скрывая свое негодование, Кирша подошел к одной толпе, которая стояла далее других от шатра главного воеводы.

– Что, товарищи, - сказал он, - не пора ли и вам взнуздать коней?

– Зачем?
– спросил один казак.

– Как зачем? Чай, нашим становится жутко; вот уж часа три, как они бьются с поляками.

– Так что ж?.. На здоровье! Пусть себе забавляются!
– перервал другой казак.
– Богаты пришли из Ярославля, отстоятся и сами от гетмана!

– Спесивы больно!
– подхватил один урядник, - не пошли к нам в таборы, так пусть теперь одни и справляются с ляхами!

– Они не хотели с нами знаться, - примолвил первый казак, - так и мы их знать не хотим. Ну-ка, Терешка, запевай плясовую!

Полупьяный казак затянул песню, и вся толпа гаркнула вслед за ним хором.

Милославский подошел к ставке князя Трубецкого.

– Не пора ли нам?
– сказал он казацкому старшине, который стоял у дверей шатра.

– Как придет время, так вам прикажут, - отвечал хладнокровно старшина.

– Нельзя ли мне поговорить с князем Димитрием Тимофеевичем?

– Нет, он никого не велел к себе пускать.

Вдруг подскакал к шатру покрытый пылью и окровавленный всадник; спрыгнув с коня, он спросил торопливо:

– Где князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой?

– На что тебе?
– спросил старшина.

– Я прислан от князя Пожарского. Поляки начинают нас одолевать.

– Неужто в самом деле?
– перервал с насмешливой улыбкою старшина.

– К ним прибывает беспрестанно свежее войско, а мы все одни; и если б князь Димитрий Михайлович не приказал всем конным спешиться, то нас давно бы сбили с поля. Он просит подмоги.

– И, полно, браг, одни отгрызетесь! Да постой, куда ты?

– К вашему воеводе.

– Не велено пускать. С богом, убирайся-ка откуда приехал!

– Что ж мне сказать князю Димитрию Михайловичу?

– Что мы желаем ему справиться с поляками, а сами будем драться тогда, когда до нас дойдет очередь.

– Her!
– вскричал Милославский, - это уже превосходит все терпение! Если вы не боитесь бога и хотите из личной вражды и злобы губить наше отечество, то я с моей дружиною не останусь здесь.

– Потише, молодец, не горячись! Ты здесь не старший воевода. И как бы ты смел без приказа князя Димитрия Тимофеевича идти на бой?

– А вот увидишь!
– сказал Милославский, подходя к своему отряду.

– На коня, товарищи!

– Именем главного воеводы, князя Трубецкого, приказываю тебе не трогаться с места!..
– сказал старшина, подбежав к Юрию, который садился на лошадь.

– Я служу не ему, а отечеству!
– отвечал Юрий, выезжая вперед.

– Стойте!
– вскричал старшина, - а не то я велю остановить вас силою.