Юрий (незаконченный роман)

Балашов Дмитрий Михайлович

За спасение Европы от коричневой чумы — холодной войной. Мудрее было бы разбить Гитлера, не влезать дальнейшие дела Западной Европы и не мечтать, разумеется, о всемирной революции, совершаемой русскими руками и за русский счет!

Ну а про то, что творится сейчас, и не говорю. Более безобразного предательства национальных интересов властными структурами до сих пор все-таки не было на Руси!

Так вот и спросим: что могла бы дать России «интеграция в европейское общество»? Еще в те века? Был ли у нас подобный выбор пути (пути, но не смерти!) или не был?

Совершившееся — совершилось, история не дает вариантов исторического пути, но кое-что все-таки можно и понять.

Так, разыскивая в памяти веков хартии и хроники прошлого, мы обнаруживаем, что там, где на захваченных Польшею территориях поработали католические монахи и ксендзы, не осталось ни клочка бумаги, исписанной славянскими буквами, ни богослужебной книги, ни летописного свода, ни любой другой рукописи — было уничтожено все. Лишь в поместьях литовско-русских вельмож,

явно по недосмотру, осталось кое-что из рукописного наследия той поры, когда в великом княжестве Литовском и вся-то письменность, включая деловую переписку, велась на русском языке…

В предыдущих книгах своих я уже писал, что создание великого восточнославянского государства под эгидою литовских князей было вполне возможно. Как раз то, что подобная историческая возможность была упущена, и погубило Литву. И погубила не в пору Люблинской унии, а гораздо раньше, еще во второй половине XIV столетия.

На что надеялись Ольгерд, а за ним его племянник Витовт, когда подчинили по сути всю Киевскую Русь (и будущую Белоруссию, Полоцкое и Смоленское княжества!), на что надеялись они, имея в подданстве русское православное население с высокой культурой, развитой письменностью многих столетий (и писать, и вести дела приходилось на русском языке, и в жены брали русских княжон)? На что надеялись они, повторю, принимая католичество и, главное, обратив Литву в католичество? Оторвав свой энергичный, находившийся на подъеме, но маленький народ от того множества, которое досталось им в наследие, от рухнувшей Киевской державы? Не мудрее ли было бы им принять православие и воссоздать великое восточнославянское государство под именем Великой Литвы? Ольгерд чаял подарить любимцу своему Ягайле Польшу, а подарил… Польше Литву! Витовт, всю жизнь мечтавший о королевской короне из рук папы римского и императора Сигизмунда, был осторожен к православию, не закрывал церквей, не допускал жесткого католического диктата в своих землях (всё до времени!) — но сам-то был католиком! И вот почему ни Псков, ни Новгород не могли, не хотели принять его власти! Достаточно познали они, что обещает им католицизм в постоянных войнах с немецким орденом, да и пример на их глазах уничтоженных пруссов (а в Новгороде целая боярская улица, одна из главных, звалась Прусской!) был достаточно впечатлителен. Тем паче новгородская епархия даже и перед митрополитом задирала нос: «Мы первые приняли христианство, мы первые начали летописание, к нам приплыл по пути в Рим Андрей Святой!» Да еще при апостоле Андрее Новгородской земле заповедано было стать опорою византийского христианства!

Чем пленился Витовт? Рыцарскими замками? Турнирами? Танцами и пирами, рыцарским этикетом? И за все это изменил народу своему и отдал в распыл будущее величие своей страны!

Ну а с другого-то боку поглядеть — прими литовские великие князья православие, не растворилась бы сама Литва в русском море. И какое было бы это государство, все-таки ориентированное больше на Запад, чем на Восток? (Византия уже умирала и не могла не умереть!) Хотя, возможно, великая православная Литва по-иному повела бы политику на Балканах. Украина (Киевская Русь) не стала бы пограничным захолустьем. Возможно, и напор турок на Болгарию и Сербию был бы остановлен Литвой. Но тут уж ничего твердого высказать нельзя. Нельзя и представить, какова бы была политика этого государства на Востоке, хотя тот же Витовт старался ставить в Орде своих ханов и, разумеется, мечтал подчинить Крым.

Не состоялось великое государство. И о границах его, о внутренней политике, о культуре, экономике, значении в ряду прочих государств можно только гадать. Но во всяком случае ясно, что история Руси (уже под именем Литвы) могла бы пойти иначе, ежели бы Литва и ее князья приняли православие.

История — это множество решений и событий, зачастую гасящих друг друга или дающих ход чему-то третьему, ничем не предусмотренному. Но есть в истории и судьбоносные решения, в момент их совершения они как бы и не видны (это тихий ток ручья, ключ, пробивающийся из земли, в дальнейшем течении своем превращающийся в могучую реку).

Судьба Руси Московской определилась решением Александра Невского, который, побывавши с отцом в Каракаруме, свершив тысячеверстный (многотысячеверстный!) путь сквозь Сибирь и Монголию, понял то, что так и не понял Даниил Галицкий, чего не понимали все, взоры коих были обращены на Запад. Он понял величие пространств, безмерность Азии и, заключивши союз с Батыем (а потом с его сыном Сартаком, а потом с Берке, от которого сумел мудро получить право самим русским князьям собирать дань и ордынский выход на своих землях), проложил дорогу тому, что Русь, переболев недугом уделов, пошла на Восток, приобретя Сибирь, о-его пору не освоенную, о-сю пору непонятую до конца нами, измельчавшими потомками великих отцов, позабывшими вещие слова Ломоносова о том, что богатство России будет прирастать Сибирью. Александр понял. И вся последующая история Московской Руси пошла по пути не постоянных споров с Ордой, как пытаются доказать ослепшие наши современники, а по пути поисков дружеских и взаимовыгодных связей с татарским миром. Потому-то и Сибирь, по сути, без боя покорилась русским, как когда-то монголам Джучи-хана, подчинившим Сибирь «не выпустив ни единой стрелы». И еще посмотреть надо, сколько в нашей жизни и нравах того самого Востока и сколько Запада. Ну а уж о том, что Россия — и не Восток и не Запад, а самостоятельная суперэтническая

целостность, мы и вовсе позабыли. И кому теперь и как доказать, что Сибирь отнюдь не холодная кладовая, набитая даровым добром, которое можно распивать на потребу сего дня, а место исключительное, прежде всего для жизни русского народа. Верю, что народ выживет и потомки окажутся умнее нас! Кому объяснить, что таежная и болотистая Западно-Сибирская низменность — это место грядущего расселения русского народа, что Барабинская степь дает этому народу мясо и хлеб, что горы Урала и Алтая — это бесценные кладовые минералов и руды, что нет лучшей по климату земли на земном шаре, чем горы Алтая, и редко найдешь климат полезнее сибирского. Что Дальний Восток вообще бесценен, что Камчатка — одна! — при правильном, не хищническом хозяйстве могла бы кормить всю страну. Что кедр — плодовое дерево и нельзя его валить на бревно — это то же самое, что на дрова вырубать яблоневые сады. Что сибирская тайга — бесценное творение природы, что, наконец, ожидаемое потепление климата вообще способно превратить Сибирь в цветущий сад. Что Сибирь, наконец, выгодна тем, что, являясь аналогом Америки для Запада, она не отделена от России океаном и способна составить (да и составляет!) единое целое с Россией, в отличие от той же Америки, отделившейся и противопоставившей себя Западной Европе, а теперь уже и всему западноевропейскому миру.

За всеми изысками Запада, за роскошью средневековых соборов, за современным налаженным сервисом гостиниц и курортов прячется недоверие и вражда, вековая вражда к России, как к чему-то непонятному и пугающе большому, которое хочется раздробить, разделить, разрушить, разрезать на части, дабы спокойно эксплуатировать эти части, выжимая из них нефть и газ, лес и руду — и чтобы русских стало как можно меньше на земле!

Ни … они не получат! Ежели подобное произойдет, придут китайцы, придут мусульманские вахаббиты, японцы, турки, поляки, немцы, наконец; начнется непредставимая резня. И быть может, только тогда Запад поймет, что нынешняя Россия — единственный «удерживающий» гарант мира в Евразии, что пока она еще существует, пока она еще сильна, пока ее не сокрушил до конца американский телевизионно-рекламный дух, превратив сперва в полностью коррумпированное бандитское государство, а затем — в ничто, до тех пор и существует мир, готовый рухнуть при первых залпах атомных ракет.

В свое время, в тяжкую годину бед, страну спасал Русский Север. Оттуда, с Двины, с Пинеги, Мезени, Ваги приходили мужики, отстаивавшие и отстоявшие державу. Затем боевым, легким на подъем народом начал делиться со столицею юг России. Казачество внесло заметный вклад в оборону страны. Затем спасителем империи стала Сибирь. Сибиряки лучше прочих дрались с японцами и в Русско-японскую и в Гражданскую войну, сибирский корпус спас Москву в войну Отечественную. Потерять Сибирь сейчас — это значит потерять все и даже саму жизнь нации.

Люди Запада, встречаясь с нами, нет-нет и ворчат: — Россия слишком большая страна! — Подтекст: «Давайте-ка ее разделим!» Да уж и начали! Давайте и об этом поговорим: когда вообще возникла Россия?

Все ли поймут меня, ежели я скажу: задолго до появления самих русских! Еще в скифские времена, за добрую тысячу лет до нашей эры, очерк этой страны был уже проведен. Скифские каменные стелы XI в. до н. э. стоят на границе Гоби, следы скифских могильников сохранились в Эстонии, мы знаем, что скифы кочевали по южным степям, вплоть до Днестра. Монгольская держава отлилась в тех же пределах, и в тех же пределах возникла сменившая ее Великая Россия. И причиной упорного, при разных народах, возрождения этой великой страны являлся транзитный путь по степям сквозь всю Евразию, получивший впоследствии название «Великого шелкового пути». Путь, который связывал великие цивилизации юго-востока и юго-запада Евразийского континента, путь, который нуждался в единстве, ибо многие хозяева разорили бы тут всю транзитную торговлю (что и вновь произойдет, ежели развалится Русь), отчего проиграли бы решительно все народы, населяющие нашу ойкумену. На этом гигантском пространстве (при скифах, монголах, русичах — безразлично) сложились совершенно своеобразные отношения народов — скорее союза, чем господства — подчинения, и, скажем сразу, Россия в целом оказалась на уровне задач диктуемых ее географическим пространством, связав железнодорожной магистралью (сквозь всю Сибирь!) Запад и Восток страны. А с XVII столетия, когда началось плавание в открытых акваториях океанов и потребовались выходы к морям для успешного функционирования того же транзитного пути, Россия сумела отвоевать Прибалтику у шведов, Черноморское побережье у турок, и, наконец, в наши дни — возвращением Сахалина и Курил открылся путь к южным морям, путь к торговле Сибири с двумя третями человечества, населяющими Южное полушарие нашей планеты.

А граница с Западом, та самая, на которой тысячу лет идет, что называется, «рати без перерыву», граница эта, опять же, прежде всего начертана климатом!

Взгляните на Север! С середины Кольского полуострова и вплоть до Урала Восточно-Европейская равнина (Русь) открыта ветрам с Ледовитого океана. В нашем климате жить можно только под защитой лесов и болот, препятствующих глубокому промерзанию почвы (и осушая болота, сводя леса, мы рубим сук, на котором сидим!).

Благодаря этому от Запада, загороженного горными цепями, омываемого Гольфстримом, нас отделяет климатическая граница — отрицательная изотерма января. Суровый климат, трудные зимы, короткое лето, затяжные осень и весна с мощными разливами рек.