Юрий Звенигородский
Шрифт:
— С нами владыка Киприан, — начал было Юрий и осекся.
Их остановили ни с того ни с сего у Фроловских ворот. Каретная дверца отворилась рывком. Просунулась мужичья голова в поярковом колпаке. Морщинистый лоб, глаза-уголья, нос, как перезрелая слива, а далее борода, борода…
— Ого, нагрузились, как победители из похода! — исторг гром черный рот, присовокупляя к обычным словам запретные.
Простолюдин в черной однорядке до пят, однако верхом на коне и в богатом седле, важно заговорил:
— Мы вас, великая княгиня с боярынями, этак не выпустим.
Раздался взволнованный, возмущенный голос Евдокии Дмитриевны:
— Как же так? Митрополит сказал, что договорился: нас не задержат, не обидят и не ограбят.
Вокруг карет загомонили явно не ратники, а ремесленники:
— Твой муж бежал и сама бежишь?
— Мы люди не вящие, нас можно под нож татарину!
— Парья, не открывайте ворота! Пусть бывшие властодержцы защищают с нами Москву!
Всадник в однорядке вскинул ладонь:
— А-а-атступи! Прекрати! — Потом, оттеснив мужиков, склонился с седла, заговорил с великой княгиней: — Не бойся, государыня! Отпустим тебя. Только святости, то бишь золотые иконы, серебряные кресты, а также ценные кубки, ларцы, дорогие каменья, ну и все прочее в этом роде увезти не дадим. Вели вернуть в свой терем и сокрыть где-нигде. Митрополит уж исполнил это. Не мешкай и ты. А то я сию минуту еще здесь приказываю, а в следующую — меня по шапке. Тогда уж не обессудь!
Юрий с братом, прильнув к оконцу, видели, как Евдокия Дмитриевна ступила на землю и вдвоем с золовкой Анной распоряжалась. Особые короба челядинки укладывали в освобожденный, открытый задний возок, так называемые летние сани. Уложить-то женские руки уложили проворно, а вот отвезти и надежно скрыть… тут женские головы запокачивались растерянно. Ни одна услужница за такое трудное дело отвечать не решалась. Окольчуженный, вооруженный Осей даже не сошел с коня предложить свои услуги: не военное дело укрывать коробья. Он привык не прятать, а защищать добро. Великая княгиня, глянув в его сторону, не обратилась за помощью.
— Заставь, мать моя, дворского, Трофима Волка. Кому как не ему… — начала подавать совет Анна Ивановна.
Евдокия перебила ее:
— Трофима я загодя послала в Переяславль готовить наш приезд.
Тут из-за перегруженных летних саней показался запыхавшийся Борис Галицкий.
— Госпожа, доверь мне спроворить важную услугу. Все исполню и догоню вас где-нибудь за обителью Святой Троицы.
Государыня вопросительно глянула на княгиню Анну, та пожала плечами. Из кареты подала голос Елена Ольгердовна:
— Для колебаний нет времени!
Евдокия Дмитриевна была вынуждена кивнуть отпрыску галицких княжат, почти незнакомцу:
— Бог в помощь! Коль успешно исполнишь дело, великий князь окажет тебе боярство.
Дядька поклонился:
— Благодарствую на щедром посуле!
Его и перегруженных летних саней след простыл. Отпущенный поезд прополз ужом в незапертые ворота.
В застенье Юрий сразу же задохнулся. Вместо воздуха — дым. Он просачивался в карету, как в деревянный трюм тонущего судна. Отчаянные московляне жгли свой посад.
— Задыхаюсь! —
— Дыши мелкими глотками, — учил Василий. — Маши ладонью у рта. А жгут затем, чтоб спасти крепость от примёта.
— Какого примёта? — невдомек было Юрию.
— Это особый способ приступа при осаде, — пояснял старший брат. — Чтобы войску подойти к стенам через ров, окружающий Кремль, надо построить мосты, Вот и достают для них бревна, разбирая посадское жилье. А коли все выжжено дотла, бревнышко-то будет для осаждающих на вес золота.
Юрию слышалось, как пожар шипит, трещит, щелкает. Однако то щелкали не лопающиеся стены изб, а бичи возниц, которые вовсю понуждали конские четверки, дабы поскорее выскользнуть из дымной морилки.
У моста за Неглинкой поезд сызнова замер. Евдокия Дмитриевна приоткрыла дверцу своей кареты:
— Что еще стряслось?
К ней подскакал Осей:
— Владыка поворотил на Тверскую. Нам же надо в Устретенские ворота.
— Митрополит едет не туда? — теребил Юрий Василия.
Тот не отвечал.
Тетка Анна вышла из матунькиной кареты. Повелела Осею:
— Пошли узнать. Что за несогласица? Мы едем в Кострому.
Осей сам сгонял к митрополичьему поезду. Вернулся с монахом. Владычный служка хмуро сообщил:
— Его высокопреосвященство следует на Тверь.
— Как так… на Тверь? — Голос у великой княгини прерывался. — Богомолец бросает нас?
— Первосвятитель предлагает спасаться у тверского князя Михаила Александровича, — заявил чернец.
Княжич Юрий видел: матунька покинула карету. Лик ее пылал.
— Нас спасет великий государь московский, а не тверской. Скажи владыке Киприану, чтоб ехал Ярославской дорогой.
Черный всадник удалился.
— Ох, не повезло с митрополитом! — мрачно сетовала государева сестра Анна Ивановна. — Я говорила Дмитрию: не нужно перезывать из Киева чужого первосвятителя, поставленного над литовской Русью. Государь, брат мой, не послушался.
— Однако же прежний наш богомолец Алексий умер. А старец Сергий отказался принимать сан, — напомнила великая княгиня.
Спор прервал Осей:
— Вот-те-на! Киприанов поезд ходко пошел на Тверь. А мы, значит, — оставайся лавка с товаром?
— Догнать! Вернуть! — воздела в бессилии руки к небу Елена Серпуховская.
Все в княгинином поезде повыскочили, как ужаленные, приставили ладони ко лбам, вглядывались в вереницу крытых повозок, исчезающих, как тещин язык, между тынами Тверской улицы. Последняя группа вооруженных монахов скрылась за последней телегой, груженной митрополичьим добром.
Юрий следом за старшим братом подошел к растерянной матери, взял ее дрожащую руку. Кремлевские стены застилал дымом разгорающийся посад. Шипучие головни падали в Неглинку. Людские потоки устремлялись в еще не охваченные огнем улицы. Кто пеший, кто конный, враз обедневшие хозяева бежали со своей ценной рухлядью, воры — с чужой. Дымный, горький от гари воздух усиливал чувство беды. Восьмилетний княжич заплакал.