Юрка
Шрифт:
– Заперли? – недоумевающе шепнул голосок за дверями, а потом добавил: – Ах, что только случилось…
Шепот прервался и послышались хлюпающие звуки, от которых дрогнуло сердце и хлынули слезы из глаз Юрки.
– Что случилось, милый Жоржик!
– Саша, – отозвался Юрка, – ты веришь тому, что говорят обо мне?
Тяжелое молчание. Юрка точно казни ждал ответа.
– Нет, – убежденно ответил Саша.
Юрка облегченно вздохнул: он почувствовал, что с души его свалилась какая-то тяжесть.
– Не верь, Саша, никогда не верь, – торопливо зашептал
Опять слезы перехватили слова. Юрка отчаянным усилием подавил рыдание и продолжал, слегка всхлипывая:
– Никогда не верь… Не поверишь?
– Никогда не поверю, – донеслось из-за дверей, и Юрке стало легче.
– Я знал, что ты не поверишь, – опять заговорил он. – Думай обо мне хорошо – так, как я о тебе буду думать… А теперь я ухожу… Я тут… не могу у вас быть…
– Куда уходишь? – испуганно спросил Саша.
– Н… не знаю… еще…
– Не уходи, милый Жоржик, – с мольбой воскликнул Саша. – Что я буду делать без тебя?
– Но мне нельзя остаться, Саша. Ты думаешь, мне не жалко? Не могу я… Прощай…
– А как же я без тебя буду, Жоржик? Я умру, – печально отозвался Саша.
Взрыв отчаяния снова охватил Юрку. Этот милый печальный голосок тиранил, точно какое-то орудие пытки.
– Ты пойми только, Саша… Ну как я буду здесь, где меня считают вором? Мне нельзя остаться… Пойми…
И Саша верно понял. Он промолчал.
– Я должен уйти, – продолжал Юрка, а слезы без удержу катились из глаз. – Как бы мне хотелось поцеловать тебя… на прощание… Да дверь заперта. Давай поцелуемся скозь щелку… Ладно?
И две пары дрожащих детских губ прильнули с двух сторон к медной пластинке двери. Долгий прощальный поцелуй…
– Прощай, Саша… Вспоминай обо мне…
За дверью послышался сдавленный плач.
– Про-о-щай, Жор…жик… Я тебя… никогда… не забуду…
– А я тебя… Прощай…
Снова губы с жаром прильнули к замочной скважине.
– Прощай!
Юрка оторвался от двери и торопливо пошел к окну. Не оглянувшись ни разу, он вскочил на подоконник и прыгнул в ночной туман.
В коридоре осталась, прижавшись к двери, белая детская фигурка.
В одной рубашонке, дрожа от волнения и холода, прислушивался Саша к тому, как хлопнуло окно, как что-то глухо упало затем…
Слезы ручьем лились из глаз, а дрожащие губы шептали: «Боже, сохрани Жоржика… и верни его… Я не могу жить без него…»
Выпрыгнув в сад, Юрка решительно зашагал по темной аллее.
Промозглый сырой воздух сразу же охватил его со всех сторон и дохнул холодом на дрожавшее еще от волнения тело мальчика. Мелкие-мелкие капельки дождя, похожие на какую-то влажную паутину, падали на лицо и на непокрытую голову, но Юрка не чувствовал пока ни дождя, ни холода…
Он машинально шел вдоль дома и не думал ни о чем: горе на время заглушило мысли, и только нервная мелкая дрожь потрясала
Дождь тихо и как-то торжественно шуршал в невидимой листве, точно сообщал о чем-то таинственном и зловещем, что должно скоро случиться, и кроме этого шороха не было слышно ничего: все звуки застыли и замерли в ночной тишине, заглохли в плотном тумане.
Красноватые полосы света падали из двух окон на дорожку сада. В них видны были мелкие капли дождя, неторопливо падавшие на землю. Темный слой песка довольно ясно обрисовывался в свете, а на нем листья, сброшенные ветром, мокрые и тоскливые, точно раздавленные желтые бабочки.
Юрка остановился в полосе света. Он узнал эти окна: это был кабинет Ихтиарова.
Сперва чувство злобы шевельнулось в душе мальчика, и он сделал несколько торопливых шагов, чтобы уйти поскорее от этих окон, но потом нерешительно остановился. Тоска сжала сердце, и вдруг захотелось хоть на миг увидеть Ихтиарова, к которому даже теперь Юрка не чувствовал неприязни.
И медленно, бесшумно мальчик подкрался к окну. Спущенная штора плотно закрывала его, и ничего нельзя было увидеть. Приложив ухо к стеклу, Юрка услышал чьи-то ровные, мелкие шаги, частью заглушаемые ковром. Кто-то ходил по кабинету: верно, Александр Львович не мог найти покоя в эту сентябрьскую ночь.
Во втором окне штора была опущена не совсем плотно, и, прильнув к стеклу, Юрка увидел всю внутренность кабинета.
Ихтиаров бродил взад и вперед по комнате, и видно было, что его сильно озабочивает что-то. Он курил, не вынимая изо рта папиросы, и на высоком бледном лбу его застыли две скорбные складки.
Юрка сердцем почуял, что это он занимает мысли Александра Львовича. Понял и почувствовал нечто вроде благодарности к этому человеку и в то же время обиду.
– Ты добрый… – шепнул он про себя, роняя слезу. – Ты-то и не виноват, верно.
В это время взгляд Ихтиарова, казалось, остановился на Юрке, такой озабоченный взгляд, что несмотря на свое горе мальчику стало жалко Александра Львовича.
– Ну ладно… прощай, – отрываясь от окна, шепнул он. – Пойду я…
И, оторвавшись от светлого, теплого кабинета, где было все так хорошо и уютно, Юрка сразу ощутил всю неприглядность сырой, холодной ночи.
Тоскливая, плачущая, обступила она его со всех сторон, и страшно одиноким почувствовал себя Юрка. Ему показалось, что уже не существует больше ни света, ни людей, что все это рухнуло, куда-то пропало и остались только туманная ночь и он – один во всем мире.
Болью сжалось сердце. Слезы брызнули… Но Юрка подавил их и быстрее зашагал, чтобы заглушить волнение. Дойдя до забора, он еще раз обернулся к освещенным окнам, тяжело вздохнул и перепрыгнул через решетку сада.
И этим прыжком он точно отделялся от последнего звена, связывавшего его с домом Ихтиарова и с той жизнью, что казалась ему хорошей и счастливой. Он почувствовал себя снова прежним Юркой, бездомным маленьким бродягой, и если была разница между ними, то она заключалась в том, что прежнему Юрке не выпадало на долю таких душевных мук.