Юродивый
Шрифт:
— Ну, сыночка я тебе не обещаю, это, уж как получится, — ответил я, и мы надолго замолчали.
Когда матушка «оттерпела» свое и мы распались, она только и успела сказать: «Ох, и утешил ты меня добрый молодец».
Дальнейшего разговора у нас не получилось, на печке заголосила Марья. Мы оба как по команде сели на лавке. До этого момента в избе было тихо, и я думал, что девушки уже спят, да вот, видно, ошибся.
— Марусь, ты чего? — спросила попадья. — Воешь,
Девушка не ответила и повысила голос. С учетом того, что на улице находились караульные крестьяне, это было явно лишним. Но я не успел ничего ей сказать, как матушка вскочила и, белея в угольной темноте избы сметанным телом бросилась к дочери.
— Доченька, милая, ну что ты, что, моя хорошая, зачем так убиваешься!
— Да, да, — сквозь рыдания ответила та, — тебе все, а мне ничего! Я должна была быть первой, а ты, ты…
Не дожидаясь пока вспыхнет скандал, я вмешался в разговор.
— Нашла из-за чего плакать, велико дело! Иди сюда.
Однако девушка не успокаивалась, правда, перестала выть и теперь просто рыдала. Мать ее тихонько утешала, но рыдания делались все отчаяннее. Наконец попадья не выдержала и позвала младшую дочь:
— Дашка, кончай дрыхнуть, царство небесное проспишь! Встань что ли, да вздуй свечу!
— Очень мне надо спать! — нагловато ответила та. — Машке охота плакать, пусть плачет!
— Ты мне пооговариваешься! Делай, что велела!
Дарья, продолжая ворчать, встала и полезла в печь за угольями. Я оставался на лавке, наблюдал, чем все это кончится. Младшая, наконец, зажгла свечу, и теперь можно было рассмотреть создавшуюся диспозицию. Вся наша компания, включая, увы, и меня, оказалась нага. Матушка стояла у печки, лаская взгляд плавностью и обилием линий спины. Дарья держала в руках свечу, весьма романтично ее освещавшую. Только Марию на печной лежанке видно не было.
— А ты и не думай, — уговаривала ее матушка, — ничего такого между нами и не было. Просто Дашка брыкается во сне, вот я прилегла к божьему человеку. Ему, что, от него не убудет!
— Да, да, скажешь тоже, не было! — рыдала дочь. — Я должна была быть первой!
— Так и не было, вот тебе святой истинный… — тут попадья замялась, побоявшись совершить богохульство, резко поменяла тему разговора. — Ты и будешь первой! Правда, божий человек?
— Правда, — махнул я рукой, — только давайте быстрее, а то спать очень хочется!
— Вставай, милая, вставай, иди…
Марья, наконец, замолчала и свесившись с печи посмотрела на меня.
— Идти что ли?
— Иди, — подтвердил я без особого подъема. Мать и младшая дочь нравились
Марья спрыгнула с печи и подошла к лавке. Она единственная оказалась в рубашке.
— Что нужно делать-то? — свесив сцепленные пальцами руки и потупив глаза, спросила она.
— Рубашку подыми дуреха, — нежно сказала мать, — да ложись на спину. Вот уж дочки у меня чистые ангелы! Одно слово невинность!
— Так что ли, матушка? — спросила Марья, подымая рубаху до колена. — Ой, как мне стыдно!
От такой ханжеской скромности, у меня только что не отвисла челюсть. Мало того, что она полдня мерила мои подштанники, потом с сестрой незваные заявились в баню, а теперь ей поднять до колен рубашку стало стыдно!
— Выше, выше поднимай, а теперь ложись на спинку!
Марья исполнила все, как велела мать, легла по середине лавки, сжала ноги и зажмурила глаза.
— Так, матушка?
— Ножки-то не сжимай, а разбросай немного. Ну, что ты, божий человек, столбом стоишь, давай начинай!
Меня от такой простоты даже передернуло:
— Что значит начинай! Вы что так и будете обе здесь стоять?!
— Куда же мне идти, это чай мое дитя! — ответила мать. — Сердце за нее разрывается! Ты, божий человек, давай, делай свое дело, а мы с Дашуткой посмотрим, кабы чего плохого не вышло!
— Я вам посмотрю, вы еще груповуху мне предложите, что здесь за секс-шоу! А ну марш обе за печку и не сметь подглядывать!
Матушка растерялась и попятилась.
— Что ты, что ты, божий человек, зачем же сердиться. Мое чай дитя, у меня за него и сердце болит. Что дурного если мы с дочкой посмотрим.
— Идите, идите, а то вообще ничего не получится!
Попадья, а за ней и Дарья, уныло поплелись за печку. Я остановил младшенькую.
— Свечку оставь, она мне пригодится.
Она передала мне свечу и исчезла вслед за матерью, Я подошел к дефлорируемой девственнице. Марья лежала, крепко зажмурив глаза и не шевелилась.
— Что, страшно? — ласково спросил я.
— Страшно, — ответила она.
— Может быть, тогда не стоит сегодня, как-нибудь в другой раз?
— Не, пусть, чего уж, — с тяжелым вздохом, ответила она.
Ощущения от того что тут происходит, у меня было не самое приятное. Да и девушка нравилась мне меньше матери и сестры. Однако нужно было выполнять обещание, и я лег рядом. Марья сжалась и немного отодвинулась с середины лавки.
— Ты расслабься, — попросил я, но она мудреное слово не поняла и приоткрыла левый глаз пытаясь понять что я от нее хочу.