Юродивый
Шрифт:
— Григорий ты где? — окликнул я Гривова. Никто не отозвался. — Гривов здесь? — спросил я начавших подниматься арестантов.
— Его сегодня вечером к боярину в избу уволокли, — сказал все тот же человек. — Видно пытать собрались.
— Где боярская изба? — спросил я Ивана Степановича.
— Тут неподалеку, — ответил он. — Только там холопов видимо невидимо, тебе одному с ними не справиться.
Степан оторвался от кружки и прохрипел:
— Ничего, как встану,
Люди постепенно оживали. Пока еще никто не смог подняться с пола, но многие уже сидели и разминали затекшие руки и ноги. Кошкин явно умел ломать людей. Мало того, что держал взаперти в зловонной избе, еще лишил движения и возможности шевелиться. Вопросов к нему становилось все больше и больше.
— Еще воды, — потребовал запорожец, опорожнив внушительного размера кружку.
Я вновь наполнил ее, и подал ему. Те, кто уже мог передвигаться, сползались к бадье и черпали воду руками.
— Вон тому дай, — потребовал Степан, указав на последнего, еще не пришедшего в себя пленника.
Я подошел и попытался перевернуть того на спину. Ему вода больше не требовалось. Он был мертв. Между тем, догорел последний соломенный жгут, и в арестантской опять стало темно.
— Сейчас еще принесу, — послышался голос моего провожатого.
В избе стало тихо, оставшись без света, люди как будто чего-то испугались и притаились.
— Севастьян, — позвал Иван Степанович, — чего-то дверь закрылась!
Снаружи раздался глухой смешок, хихикали долго, с ехидцей и придыханиями. Все мы молча слушали отзвуки чужой радости. Потом, сторож все-таки откликнулся:
— Попались голубчики! Посидите, посидите!
— Севастьян, ты это что? — испугано, позвал крестьянин. — Мы же с тобой условились! Хочешь, весь червонец отдам?
— Ишь, посулами накормить решил! — послышалось снаружи. — Знаю я тебя выжигу! Мне боярин за веру и радение новую избу велит поставить, к себе в услужение возьмет!
— Это что же такое делается, — чуть не плача воскликнул Иван Степанович. — Как же так, мы же с тобой с малолетства знакомые, я твоему сынишке крестный отец! Севастьянушка, отопри нас родимый!
Пока они разговаривали, я от тлеющей, недогоревшей соломы запалил лучину. Слабый огонек осветил сидящих и стоящих людей. Все смотрели на закрытую дверь, за которой была так недолго тешившая их свобода.
Дверь была мощная из грубо отесанных толстых плах и висела на кованных петлях. Такую просто так, плечом не вышибешь.
— Эй, ты! — крикнул я. — Слышишь меня?
— Как не слышать, слышу! Ты, сволочь казацкая, теперь не соловьем петь будешь, а… —
Кстати, я никогда не слышал, как поет дятел, и не обиделся.
— Дятлом у меня теперь будешь петь! — кричал он и смеялся собственной шутке.
— Слышь, Севастьян, — спокойно сказал я, подходя вплотную к дверям, — не откроешь сейчас же, жизни лишишься!
— Хе-хе-хе, — залился он. — Ты меня, что клювом задолбишь? Так нет у тебя клюва!
— Клюва правда нет, а вот собака есть! — ответил я.
— Что за собака? — продолжал смеяться он. — Мы твою собаку палкой! Собака палку любит!
— А ты оглянись, она позади тебя стоит! — сказал я, когда он отсмеялся. — Только палку возьми побольше, а то не справишься!
У меня почему-то не было сомнения в том, что Полкан в этот момент действительно стоит за его спиной. Вроде так и оказалось. Севастьян ойкнул и закричал:
— Поди прочь, поди! Пошла проклятая!
Вся наша компания напряженно вслушивалась в его возгласы.
— Севастьян, — теперь громко, позвал я, что бы он все расслышал, — не откроешь, прикажу собаке тебя загрызть!
— Пошла! — опять закричал он, потом огрызнулся. — Пугай, не пугай, я собак не боюсь! Сейчас покличу подмогу, придет конец твоему оборотню!
«А может и правда оборотень?» — подумал я.
— Люди! — закричал он вибрирующим голоском. — Люди, караул!
Выхода у меня не осталось. Если сейчас сюда сбегутся барские холопы нам из избы не выбраться. Запросто сожгут живьем.
— Полкан! — крикнул я. — Взять его!
— Люди! — взвизгнул сторож и его крик захлебнулся.
Теперь тишина была и внутри и снаружи.
— Загрызла, — прошептал кто-то за моей спиной.
Я не обернулся, смотрел на дверь, пытаясь придумать, как ее открыть. Будь бы она шире, можно было бы попробовать навалиться на нее скопом, биться же об узкое дверное полотнище в одиночку, совершенно бесполезно.
— Слышь, казак, — сказал кто-то из пленников, — попроси пса, пусть он нас откроет!
Совет был, что называется, отпадный, только, к сожалению, трудно выполнимый.
— Как же ему объяснить, как открыть дверь, — ответил я, — что он человек?!
О том, чтобы попросить о помощи Полкана, я тоже подумал, причем, сразу же, как только утих во дворе сторож. Однако даже примерно не представлял, как втолковать собаке логическую связь закрытой двери с подпоркой. Такое, мне кажется, на словах не сможет понять не только собака, но даже человекообразная обезьяна.