Юстиниан. Великий законодатель

Бейкер Джордж

Поджоги правительственных зданий и избиение государственных чиновников оказывают странное бодрящее и веселящее действие на среднестатистическое человеческое существо. В сгущающихся сумерках большинство населения Константинополя начало готовиться к торжественному ночному празднованию окончания скачек. Для начала народ поджег Халкиду — Бронзовый дворец, величественный портал у главного входа в императорский дворец. Обогнув Аугустеум, огонь распространился на север, до храма Святой Софии. Языки пламени поднимались над большим храмом почти до самого неба. Было подожжено также здание сената, что тоже внесло немалую лепту в общую иллюминацию. Это была славная ночь. Взгляды Юстиниана на степень власти, которой обладает абсолютный монарх, и на степень покорности, вбитой в головы константинопольского населения, могли бы представить собой очень интересное чтение, если бы у кого-нибудь возникла возможность записать мысли императора.

VI

Утром в среду власть, блокированная в императорском дворце, сделала попытку

начать переговоры с мятежниками. Действительно, надо было что-то делать. Большое количество приближенных собралось во дворце, не имея возможности отправиться по домам. Все эти люди собрались во дворце в первый день январских ид, чтобы получить знаки отличия своих должностей, но огонь отрезал им выход из дворца.

Пожар не утихал, так как утром толпа подожгла бани Зевксиппа, расположенные возле Аугустеума, который тоже загорелся. Восторженные зрители начали покидать огненное представление, когда узнали, что в императорской ложе находятся Басилид, Мунд и Констанциол. Толпа потекла к ипподрому. Если все толпы одинаковы во все исторические эпохи, то, вероятно, люди начали с критических замечаний по поводу наружности доверенных военачальников Юстиниана.

Нет, людям не нужны скачки. Что им нужно? Они ответили на этот вопрос. Долой Эвдимона, префекта! Долой Трибониана! Долой Иоанна Каппадокийского! Басилид и его товарищи вернулись во дворец, чтобы передать эти требования Юстиниану.

Требование этих отставок стало показателем тревожного положения. До этого не было даже намека на такие заявления. Эта новость указывала на то, что толпа увязла в мятеже так глубоко, что открыто продемонстрировала свои политические цели. Юстиниан, невзирая ни на что, был склонен удовлетворить эти требования. Таким действием он мог бы частично разоружить зачинщиков, побуждавших толпу к насилию. Но как требования, так и уступка были равно нереальны и невозможны. Ставкой в развернувшейся схватке стала жизнь самого Юстиниана.

Действительно, это требование было забыто мятежниками уже к вечеру. Руководство мятежом перешло из рук «сине-зеленых» в руки других людей, примкнувших к движению извне. Мы не можем точно ответить на вопрос о том, кто были эти люди. Было сделано предположение, что это были сельские бедняки, разоренные грабительскими налогами Иоанна Каппадокийского. Возможно, он сам лишь ухмыльнулся бы, услышав такое предположение, и предложил бы другую версию событий, согласно которой мятеж устроили головорезы, нанятые уклоняющимися от уплаты налогов богатеями, против которых и было направлено острие действий Иоанна. [14] Читатель может выбрать версию по своему усмотрению. Как бы то ни было, но оплотом мятежа отныне стали не «человечные „сине-зеленые“», встревоженные судьбой беглецов, скрывавшихся в церкви Святого Лаврентия. Целью мятежа не был и уход в отставку нескольких чиновников. На повестку дня был поставлен вопрос об возведении на трон нового императора из дома Анастасия. Вдохновителем восстания стала партия монофизитов, ее целью было воспрепятствовать походу в Африку. Бунт был политическим.

14

Об отношениях Юстиниана с крупными землевладельцами см. работу Васильева «История Византийской империи» (1929). Эти землевладельцы нанимали вооруженных телохранителей не только ради престижа и декораций.

VII

Во второй половине дня повстанцы начали разыскивать в городе племянников Анастасия. Ипатий и Помпей оказались во дворце с Юстинианом и были поэтому недоступны. Оставался их третий брат, Проб. Члены депутации, ожидавшие его возле дома, вскоре выяснили, что Проб предвидел этот визит и решил, не испытывая судьбу, не засиживаться в своем доме. Восставшие подожгли его дом и убрались прочь.

Изменение характера мятежа отражало изменение отношения к нему со стороны власти. По отношению к «сине-зеленым» оппонентам Юстиниан проявил чрезвычайную мягкость. Он не применил к ним никакой физической силы, за исключением некоторых мер, не выходивших за рамки обычных полицейских действий, предпринятых на ипподроме. Все круто изменилось, когда дело коснулось политического мятежа. Политический мятеж означал, что отныне императору и его приближенным предстояло не на шутку, а всерьез бороться за свои жизни. Крыса, загнанная в угол, дерется с отчаянием обреченного, но насколько опаснее крысы бывает оказавшийся в таком положении человек. Более того, политический мятеж — это вызов духовным ценностям правителя. Фактически, Юстиниану было предложено решить и громко сказать, стоят ли его цели и политика того, чтобы сражаться за них. Достойны ли они того, чтобы защищать их кровопролитием и насилием? Достаточно ли добры были его идеалы, чтобы утверждать их ценой гибели множества людей?

Юстиниан верил, что да.

Итак, будучи твердо убежден в своей правоте, он приготовился подавить мятеж силой оружия.

В этом отношении позиции Юстиниана определились благодаря вмешательству почти Божественного Провидения. Если бы он был вынужден опереться на регулярную императорскую гвардию, состоявшую из доместиков и экскубиторов, то неизбежно потерпел бы поражение и пал. Они представлялись ненадежными; было сомнительно, станут ли они вообще подчиняться приказам. Однако Велизарий был в Константинополе,

куда его призвали в связи с предстоящим африканским походом, и с ним в столицу прибыл его комитат. Многие воины комитата были готы, политикой которых была политика их хозяина; что касается их моральных качеств, то они часто оказывались необычайно грубыми. Кроме того, в городе находился и Мунд с корпусом герулов. Эти люди не только были пригодны для использования их в подавлении мятежа, но очень хорошо подходили для такой роли. В Константинополе у них не было ни семейных, ни дружеских, ни языковых, ни духовных уз, которые связывали императорскую гвардию с населением Константинополя. Что касается монофизитства, то ни готы, ни герулы не имели о нем ни малейшего понятия и не проявляли к нему никакого интереса. Если начнутся военные действия, то именно эти люди будут сражаться за Юстиниана. Велизарий и Мунд были командующими не парадного пошиба и не имели отношения к административной верхушке. Это были полевые воины, которые на службе приобрели навык безошибочного обращения с оружием, привычку стрелять на поражение, которая за долгие годы службы на границах впитывается в плоть и кровь, становясь второй натурой.

Вопрос заключался лишь в том, достаточно ли будет этих сил?

VIII

В четверг Велизарий повел своих людей завоевывать вышедший из повиновения Константинополь. Ничто не побуждало его воинов снисходительно отнестись к мятежникам. Впрочем, повстанцы тоже не ушли далеко. Выйдя из Халкиды, на широкой улице, обрамленной дымящимися развалинами, воины Велизария столкнулись не с «человечными „сине-зелеными“», а с вооруженными людьми. Конечно, это были любители по сравнению с прожженными профессионалами Велизария, но это были вооруженные люди.

Константинопольское духовенство, поняв, что дело приближается к опасному кризису, поспешило вмешаться. Из дальнейшего продолжения спора не могло выйти ничего хорошего, но ни одна из сторон не посмела бы оказать неуважение к святым реликвиям. Священники пронесли реликвии по улицам города, и их торжественная процессия остановилась на линии, разделившей враждебные стороны. Расчет был бы верен в других обстоятельствах, но в данной ситуации все обернулось по-другому. Никто точно не знает, что произошло. Герулы были довольно жесткими людьми, которых не очень интересовали святые мощи. Либо кто-то из герулов был ранен стрелой, либо они неверно истолковали действия духовенства, применили силу и рассеяли религиозную процессию, хотя, как говорят, они не причинили вреда ни одному из клириков. Сражение вспыхнуло по всему Аугустеуму и на прилегающих улицах. Кажется, Велизарию удалось захватить соседние с Аугустеумом кварталы и начало Месы, отрезать толпе доступ к сожженному порталу дворца. Вероятно, после этого он взял под охрану захваченные объекты, воздвигнув баррикады и выставив пикеты.

IX

Сражение возобновилось на следующий день (в пятницу) и велось уже не вблизи Аугустеума, а переместилось к северу от храма Святой Софии. Современный нам мир знает немало примеров уличных боев; поэтому стоит сделать кое-какие сравнения. Мятежники подожгли городские кварталы, расположенные возле претории, ветер погнал пламя на юг, и вторая волна большого пожара прокатилась вдоль Святой Софии и добралась до выгоревшей части столицы, пожрав на своем пути больницу, переполненную пациентами. В субботу бои переместились еще дальше на запад. Велизарий прошел по Месе и попытался захватить боковые улицы, чтобы прорваться на запад к оконечности Медного рынка, из восточной части которого его вытеснили накануне. Мятежники, засевшие в здании, называемом Октагоном, превратили его в импровизированную крепость и защищались там до тех пор, пока воины Велизария не подожгли здание, вынудив защитников покинуть его. Но Велизарию так и не удалось взять Медный рынок: поднявшийся северный ветер погнал огонь на его солдат, и под натиском пламени им пришлось отступить. Субботний пожар венчал затянувшуюся агонию. Огонь всепожирающей волной прокатился по Месе к форуму Константина, уничтожая все на своем пути. Когда Велизарий с наступлением ночи вернулся к императору, он не смог доложить ничего обнадеживающего. Мало того что ему не удалось подавить вооруженное сопротивление мятежников; со своими войсками он спалил немалую часть самых красивых и дорогих кварталов столицы.

К этому времени в императорском дворце, который строили, не рассчитывая на его осаду, начала ощущаться нехватка пищи и воды. Юстиниан отдал приказ, чтобы все не проживавшие во дворце люди покинули его. По-видимому, он не мог доверять верности всех сенаторов, которым пришлось переживать осаду вместе с ним, и выгнал их прочь. Остались только такие старые приближенные, как Трибониан и Иоанн, которым при любом исходе пришлось бы разделить судьбу своего императора. Ипатий и Помпей не желали покидать дворец, но этот протест вызвал раздражение Юстиниана. Он решил, что они протестуют слишком бурно, и выгнал их вместе с остальными. То, что предстояло сделать, должно было происходить по договоренности между твердыми приверженцами императора. Небольшая, тесная группа людей, оставшихся во дворце и знавших, что дни их могут быть сочтены, а судьба решится в любую минуту, приготовились вместе жить или умереть. Они рассчитывали, конечно, жить, если для этого представится возможность. В качествах этих людей не приходилось сомневаться. Сотворив их, Господь, по мере понимания каждого из них, заповедал им драться, бороться и выжить; и они твердо решили следовать его воле.