Юсуф из Куюджака
Шрифт:
Он говорил с легким румелийским акцентом, всячески стараясь его скрыть. Юсуф вначале не почувствовал этого, но когда каймакам спросил: «Вот этот?», Юсуф сразу же заметил акцент, знакомый по манере разговаривать старой служанки.
Оглядев стены и перелистав несколько прислоненных к ним больших старых реестров, каймакам сказал:
– Ладно, работайте, - и вышел.
Каймакам произвел на Юсуфа неприятное впечатление. Он никак не мог забыть его голубых глаз - они, казалось, пачкали все, на чем останавливался липкий взгляд уродливых
Как нагло, как презрительно задавал он свои вопросы!
Когда он спрашивал людей, как их зовут или что они делают, казалось, что с его губ неслышно слетает еще одна фраза, сразу же доходившая до сознания того, к кому он обращался: «Неужели и ты человек?» Презрение, написанное на его лице, смешанное с жалостью, когда он обращался к старикам, к Хасипу и Нури-эфенди, стало еще более явным, как только очередь дошла до Юсуфа. Когда взгляд его упал на державшую перо правую руку Юсуфа, на которой не хватало большого пальца, он, не в силах, казалось, удержаться при виде столь комичного зрелища, растянул свое лицо в улыбке, показав желтые ровные зубы.
Когда же Иззет-бей спросил: «Вот этот?», Юсуф не на шутку встревожился. Значит, этому типу уже говорили о нем! Интересно, что? И кто говорил? Размышляя над этим, Юсуф почувствовал, как нелепо его положение здесь. «Зять бывшего каймакама!» Если и раньше, когда отец был еще жив, его раздражали робкие, но недвусмысленные взгляды чиновников, то теперь ему придется переносить их презрительное и, может быть, даже издевательское отношение.
– О чем задумался, сынок?
– обернулся к нему Хасип-эфенди.
– Ни о чем, отец.
– Понравился тебе этот человек?
Юсуф пожал плечами. Хасип-эфенди грустно покачал головой.
– И мне он не приглянулся.
– Говорят, каждый вечер он выпивает с кем-нибудь из беев, - с обычным своим мрачным видом вмешался в разговор Нури-эфенди, перестав бормотать молитвы.
– А разве покойный смог бы сидеть с этими типами за одним столом и веселиться?!
– откликнулся Хасип-эфенди.
– Он даже на приемы к беям не ходил, хотя знал, что никто не подумает о нем дурного. И это после того, как он прожил здесь десять лет, когда все уже знали, что он за человек!
Помолчав, Хасип-эфенди продолжал снова:
– А ведь не прошло еще и трех дней, как он сюда приехал. Не успел познакомиться, и сразу - пьянствовать. Считает себя хитрецом, но пикнуть не успеет, как попадет в ловушку. Видали мы таких каймакамов до Саляхаттина-бея! Пытались всякие козни строить, думали, что умнее их в городе нет, а когда их отсюда выпроваживали, народ колотил в жестянки. Не знаю, право, но, по-моему, этого ждет такой же конец.
– Сын мой, Юсуф-эфенди, - проговорил Нури, снова прервав молитвы.
– Вчера вечером они пили с Хильми-беем. Сначала накрыли стол в кофейне «Чынарлы», а потом пошли к Хильми-бею домой.
Юсуф на минуту задумался. Ну и что
Ему хотелось подробно расспросить Нури-эфенди, поговорить с ним. Почему-то сегодня он не мог сидеть молча, как всегда. Что-то томило его. Но оба старика сняли носки, надели сандалии и с жестяными кувшинами в руках отправились совершать омовение.
Вскоре они вернулись, впереди шел Хасип-эфенди, за ним - Нури-эфенди, расстелили посреди комнаты старый молитвенный коврик и, бормоча молитвы, стоя бок о бок, совершили намаз.
Юсуф с трудом дождался вечера. Выйдя из управы, он быстро зашагал по улице. Когда он проходил по Верхнему рынку, из окна своей конторы его окликнул адвокат Хулюси-бей.
Юсуф не видел Хулюси-бея со дня смерти отца, да и во время похорон обменялся с ним двумя-тремя словами. Тогда Хулюси-бей сказал ему: «Сын мой, ты знаешь, мы дружили с твоим отцом. Если будет у тебя нужда или беда, сейчас же приходи ко мне». Но Юсуф тогда ничего не слушал и ни о чем не думал. Только сейчас он вспомнил эти слова Хулюси-бея.
Юсуф вошел в его маленькую контору. Это была обычная комната с низким потолком, только побеленная и заставленная диванами и креслами. На полу лежал красивый ковер, а у стены перед адвокатом стоял широкий стол с коричневыми конвертами и бумагами на нем. На стенах висело множество табличек с изречениями из Корана. Над головой Хулюси-бея красовалась большая таблица, на которой великолепным сюлюсом (Сюлюс, талик - роды арабского письма) было начертано:
Весь мир отражает в божественных зеркалах.
В пророке Мухаммеде виден, как в зеркале, сам Аллах.
Чуть левее в глубине конторы висели таблички поменьше. На них были начертаны выдержки из шариата: (Шариат - свод законов мусульманского религиозного права) «Каков умысел, таков и приговор!», «Сомнение не устраняет уверенности!», «Во избежание ущерба всеобщего предпочтителен ущерб частный». Прямо перед Хулюси-беем, как предостережение, висела надпись, выполненная изумительно красивым таликом:
Во мне возмущенье морского прибоя.
Будь мне опорой, Аллахов пророк!
Хулюси-бей отодвинул свой стул к полке с томами законов, указал Юсуфу место на диване напротив себя и спросил, точно собирался говорить о погоде:
– Ты совсем ко мне не заходишь, сын мой. Ну, как ты живешь?
– Хорошо, эфенди.
– Как ханым? Как дочь моя?
– Хорошо, эфенди.
– Выпьешь кофейку?
– Благодарю, эфенди.
– Подожди благодарить. От кофе не отказываются.
– И он крикнул в окно торговцу, продававшему кофе в ряду напротив: