Ювелир с улицы Капуцинов
Шрифт:
Как она тогда сказала? Гитлеровская кобыла захромала сразу на все четыре ноги… А он, Модест Сливинский, который считал себя дальновиднейшим человеком, засмеялся в ответ, как самый последний идиот. Пани Стелла пожала плечами — дескать, каждый сам себе хозяин. Все же он послушался ее и сумел вовремя сбыть наиболее ценные картины. Что бы он сейчас с ними делал? Никто ничего не покупает, все забились в свои щели и выжидают. А чего выжидать! Всем понятно — скоро большевики будут здесь. Пусть гитлеровские газеты другим втирают очки — мол, на подступах к городу сооружены такие укрепления, какие Советам никогда не взять, — Модест Сливинский, простите,
Сидеть бы ему сейчас в уютной будапештской квартирке и пить кофе с коньяком в обществе пани Стеллы. Боже мой, где найти слова для возвеличения ума и дальновидности этой женщины? Война научила ее, сказала на прощание пани Стелла, что лишь устойчивая валюта и драгоценности могут гарантировать спокойствие и счастье. Единственный выход для них — перебраться в Швейцарию: живописная природа, собственный коттедж… Когда кончится война, откроются дороги в Ниццу или на итальянские курорты — ничего больше порядочному человеку и не нужно. Да и годы уже не те…
Пани Стелла это сказала впервые — о годах. Она совсем не постарела, даже девушки могут позавидовать ее фигуре и цвету лица. Тем не менее она права: годы неумолимы… Пан Модест посмотрелся сегодня утром в зеркало и убедился, что эти самые годы основательно побелили ему голову. Да как тут не поседеешь, если Менцель на каждом шагу ставит тебе палки в колеса!
Месяц тому назад, когда Модест Сливинский осторожно намекнул, что ему хотелось бы свернуть свои коммерческие дела и найти тихий приют где-нибудь подальше от фронта, штандартенфюрер грохнул кулаком по столу.
— Выехать из города можете лишь по нашему разрешению. Любое своеволие, — предупредил он, — будет расцениваться как измена. Надеюсь, вы понимаете, чем это пахнет?..
Да, Модест Сливинский знал это. Потому и слонялся по Люблинскому базару, вместо того чтобы сидеть в удобном кресле в будапештской квартирке пани Стеллы.
Кончался май. Дни стояли ясные и теплые, без осточертевших прикарпатских дождей. Базарная площадь напоминала муравейник: что поделаешь, всем хочется есть, и люди несут сюда последнюю тряпку в надежде обменять ее хотя бы на горсть муки. Сливинский чувствовал себя в этой толчее как рыба в воде. Приценивался, хоть и не покупал (другое дело, если попадалось действительно стоящее, ценное), а сам высматривал красивых девушек, лелея надежду: авось да удастся выхватить из базарного скопища волшебную золотую рыбку.
Пану Модесту всегда везло. Эту девушку заметил сразу, хоть и проталкивалась она через толпу далековато от него, — тоненькая, с огромными лучистыми глазами и высоким лбом. Сливинский пробрался поближе к ней. Да, хороша: розовые, свежие щечки с ямочками невольно навевали мысли о сладостном домашнем уюте… Пан Модест подумал, что из этой девушки вышла бы хорошая жена.
Сливинский посмотрел ей вслед и вздохнул. Сейчас ему было не до девушек, способных стать верными женами. Пан Модест знал, что завоевать сердце такой русалки с ямочками на щеках — трудное и неблагодарное занятие.
“Горда, — вздохнул Сливинский, — горда и умна”. Он не любил умных: был убежден, что красивой женщине ум лишь вредит, так как несколько раз обжегся именно на этом. И все же что-то вынудило его следовать за девушкой. Он шел на некотором отдалении, любуясь ее стройной фигуркой и легкой походкой. Не отставал, надеясь на счастливый случай, который может привести к знакомству.
Девушка была в желтом платье с черным узорчатым рисунком. Это со вкусом сшитое платье, подчеркивавшее всю прелесть
Сливинскому захотелось догнать девушку, избавить ее от этого сверкающего чудовища. Ей бы в руки сумочку или по крайней мере зонтик, а то — чайник!.. Боже мой, что делает с женщинами война!..
Пан Модест ускорил шаг, стремясь догнать незнакомку. Но та неожиданно остановилась возле мастерской по ремонту примусов и посуды. Оглянулась и прикрыла за собой обитую жестью дверь.
Сливинский остановился, сделав вид, что заглядывает в витрину соседнего ресторана. Решил дождаться девушки. Ода недолго испытывала его терпение — вышла минут через пять-шесть уже без чайника, осмотрелась вокруг и засеменила на своих высоких каблуках к центру. Пан Модест собрался уже было двинуться за ней, как кто-то взял его за локоть.
— Хороша штучка, не правда ли? — услышал. Оглянулся недовольный, и вдруг лицо растянулось в насильственной улыбке: знакомый унтерштурмфюрер из гестапо.
— Вы думаете? — спросил Сливинский безразличным тоном. — Возможно… Не обратил внимания…
— А почему же вы тут торчите? Неужели только потому, что собирались меня пригласить закусить с вами?..
— Зайдемте, — покорно согласился Сливинский. Все равно девушки уже не видать — исчезла в толпе.
На другой день пан Модест проснулся поздно, с тяжелой после вчерашнего пьянства головой. Черт бы побрал этого унтерштурмфюрера — и откуда только он взялся? Просидели в ресторане до полуночи, пили водку с пивом, а это для пана Модеста смерть. Мучила изжога. Противно было смотреть и на зеленый каштан за окном, и на солнечные блики, игравшие на стекле стеллажей, и на портреты женщин на стенах. Даже они выглядели хмуро и вульгарно. А панна Ядзя, которая обольстительно улыбалась, опершись подбородком на колени, казалась ему сейчас просто уличной девкой.
Повернулся спиной к стене и застонал. Стало так жаль себя, что едва не заплакал. И почему он такой несчастный? В то время как умные и осмотрительные люди роскошествуют далеко от красного фронта, он должен пить шнапс с каким-то унтерштурмфюрером в городе, который не сегодня-завтра станет прифронтовым. Черт бы побрал этого Менцеля! Сливинский соскочил с кровати, налил полстакана коньяку, растворил в нем ложку соды и с отвращением выпил.
И все из-за той красивой девчонки. Не увязался бы за ней — не встретил бы этого проклятого унтерштурмфюрера. Даже вспоминать тошно, как накачались они вчера. Ко всем чертям девчонку! Пан Модест был суеверен: ежели такое начало, каким будет конец?..
От коньяка закружилась голова, но зато исчезла изжога. Сливинский выпил одним духом стакан содовой воды — стало совсем легко, даже захотелось есть. Пан Модест посмотрел на часы — пора обедать. Одеваясь, уже весело насвистывал. Черт с ней, с этой красивой штучкой! Кажется, так выразился унтер-штурмфюрер. Выходит, она действительно красивая, если это заметил даже такой мужлан.
Прошло несколько дней. Пан Модест успел уже забыть “хорошенькую штучку” в желтом платье. Ибо все в жизни забывается, даже русалки с ямочками на щеках. Но она сама напомнила о себе. Однажды он увидел ее около рядов, где торговали всевозможной домашней рухлядью. На этот раз девушка была в скромной белой блузке с высоким воротником. Сливинский подумал, что желтое платье с низким вырезом шло ей больше.