Южная роза
Шрифт:
Она еще некоторое время стояла глядя в окно, как капитан рявкал на солдат, а затем взобрался на лошадь и стегнул ее так, что она взвилась на дыбы. Некоторое время отряд ещё бестолково толпился на лужайке, но видя, что капитан не собирается задерживаться, солдаты тоже вскочили на коней, и удалились поспешно за своим командиром.
Перед отьездом Габриэль подошла к Натану и протянула ему запечатанный конверт со словами:
– Передайте его мессиру Форстеру лично, когда он вернётся.
– Непременно, синьорина Миранди, - поклонился ей дворецкий, пряча конверт во внутренний
Она написала письмо утром.
«Мессир Форстер!
Я не держу на вас зла, хотя вы и поступили со мной очень жестоко. Вы сказали однажды, что не заставите меня выбирать между жизнью и честью, но, как видите, за вас это сделали обстоятельства. Вы, может быть, не по злому умыслу (и я очень хочу в это верить!), разрушили мою жизнь, а теперь я пытаюсь спасти то, что от неё осталось. Я желаю вам счастья, и я уверена, что вы его заслужили. Но очень прошу вас - будьте милосердны, не ищите меня! Не делайте мне больнее, чем вы уже сделали. Я уезжаю. И покину не только Волхард, но и Алерту - я уезжаю из страны. Надеюсь, находясь друг от друга за тысячу льё, мы сможем, наконец, обрести каждый своё счастье.
Прощайте!»
Перед тем, как сесть в карету, Габриэль оглянулась на дом. Их вышли провожать Ромина и Натан, а остальные слуги просто прилипли к окнам. День был ясный, жаркое солнце заливало долину, и озеро манипо прохладой, недвижимо застыв в паутине полуденного зноя.
Сколько времени прошло с того дня, когда она впервые ступила на подъездную аллею Волхарда? А как же всё изменилось…
Она блуждала взглядом по зелёному шёлку трав, по тёмному бархату леса и изрезанной линии горизонта, ища глазами знакомую фигуру. Но её не было…
К горлу подступил комок, и она поспешно села в карету.
Какой смысл тянуть время? Форстер всё равно не появится сегодня. А ей пора уезжать. Пора разорвать эту нить и начать новую жизнь.
Глава 25. О важнои роли археологических находок в судьбе влюбленных
Три месяца спустя
Над входом в лавку звякнул колокольчик, и словно вторя ему, следом раздался звонкий голос Франчески:
– Элла? Элла? Ты где? Элла! Ты не поверишь!
– Фрэн? Что случилось?
– Габриэль появилась из-за перегородки, держа в руках большую корзину с розами.
Франческа стояла едва сдерживая волнение, пытаясь одной рукой пристроить зонт между вазами с цветами, а другой развязывая ленты шляпки.
– Ах, Элла!
– она, наконец, справилась, со шляпкой и швырнула её на заваленный лепестками прилавок.
– Синьор Тересси только что приехал к моему отцу… чтобы... чтобы просить моей руки! Ты представляешь?
Она выпалила это, размахивая руками и пытаясь совладать с выбившимися из прически локонами.
– И чему ты удивляешься? Этого следовало ожидать, - чуть улыбнулась, Габриэль и поставила корзину на прилавок.
– Пречистая Дева! И что же мне теперь делать? Это так неожиданно! Нет, конечно,
Габриэль сняла фартук и повесила его на крючок на стене, слушая вполуха, как кузина изливает на нее свое волнение и радость. И в то же время, чувствуя, как эта новость снова бередит в душе ту самую рану, которая никак не хочет заживать.
– …и я не знаю будет ли это удобно, ведь после... после того случая... прошло совсем немного времени! Но ты же понимаешь...
Габриэль улыбалась кузине, а мысли внезапно вернулись в прошлое...
Она почти не помнила, как прожила первый месяц, после их отъезда из Волхарда. Все будто стерлось, утонуло в каком-то тумане.
Ромина, и правда позаботилась о ней, отдав во владение принадлежавшую ей цветочную лавку. И поселила Габриэль в квартире над лавкой, вместе с моной Виванти - дальней родственницей своего мужа и почтенной вдовой. С того дня Габриэль стала для всех Эллой Виванти - ее племянницей и помощницей в делах, до тех пор, пока сама не научится управлять лавкой.
А дел было много, и в каком-то смысле это было даже хорошо, потому что, свалившаяся на нее работа, и необходимость вникать в дела лавки не оставляли времени для горестных раздумий. Каждое утро прибегали посыльные с записками о том, сколько и каких букетов составить, к какому дню и в честь какого события. Свадьбы, похороны, рождения... Тонкости цветочного этикета требовали знания того, что с чем сочетать, где уместны какие цветы и ленты. Нужно было составлять заказы и принимать то, что привозили торговцы, тщательно проверяя качество товара. А из помощников у нее была лишь четырнадцатилетняя Симона, да вот еще мона Виванти, что учила её всем премудростям.
Отец с Кармэлой поселился отдельно - в квартире, выделенной университетом в честь особых заслуг синьора Миранди. В тот день, когда Габриэль сказала, что не будет жить с ними, у нее с отцом состоялся серьезный разговор. И кажется впервые со дня смерти синьоры Миранди, она говорила с отцом как дочь, а не наоборот. В этот раз он слушал ее молча, так будто видел впервые, и словно впервые заметил, как осунулось ее лицо и какими большими стали глаза. Она рассказала ему все, с самого первого дня, со свадьбы Бланки Таливерда, и до того злосчастного утра, когда они покинули Волхард. Рассказала обо всём, о помолвке Форстера с Паолой, о законе об экспроприации, о Корнелли и его плане, и о том, что теперь вынуждена прятаться, чтобы защитить Форстера от него же самого. Она удивилась тому, что, как ни странно, отец ее понял. Кажется, он вообще впервые услышал ее по-настоящему, и обняв за плечи, спросил:
– Значит, ты любишь его?
Она только кивнула, пряча взгляд и не в силах ничего произнести.
Синьор Миранди погладил ее по голове и пробормотал:
– Бедная девочка, жаль, что с нами нет синьоры Миранди! Она бы смогла лучше тебя утешить…
На ее просьбу сказать Форстеру, что она отправилась к родственникам матери в Таржен, он отнёсся с пониманием, пообещав не рассказывать правды никому. И через две недели, решив все свои дела в Алерте, синьор Миранди снова уехал в Волхард, а Габриэль осталась одна.