Южнее реки Бенхай
Шрифт:
Поставив медный чайник на печурку с углями, мерцавшими в темноте, настоятель стал готовить стол к чаепитию. На лаковом подносе, расписанном цветами и рыбами, стоял заварной фаянсовый чайник с изображением четырех драгоценностей мира: благообразный, с шишковатым лбом старик в расшитом халате был символом мудрости; бритоголовый, круглолицый мальчик, прильнувший к старику, означал юность; представление о счастье давала стройная, словно точенная из слоновой кости, фигура женщины с высокой прической и нежными руками; быстроногая лань, деревья и растения, рядом с которыми была изображена эта группа, символизировали вечность.
Закипел чайник. Из-под его крышки тугими струйками, с шумом вылетал пар. Настоятель снял его с огня, плеснул несколько капель на пол — большие знатоки по пузырькам отличают кипяток от просто горячей воды. Водой из большой стеклянной бутыли он заполнил второй чайник и поставил его на огонь.
Он еще поколдовал немного с заварным чайником, а потом в небольшие чашечки налил по нескольку глотков золотисто-зеленого напитка.
— Вот теперь попробуйте настоящий чай, — пододвинув Фам Ланю чашечку, сказал настоятель, — Если человек устал, чай придаст ему силы. Если встревожен, чай успокоит. Если чувствует боль, чай снимет ее. Если есть тревожные мысли, чай поможет найти выход. Пейте, пожалуйста.
Фам Лань сделал глоток, потом другой и почувствовал, что терпкий, чуть горьковатый напиток действительно влияет на настроение. Наслаждаясь его вкусом, Фам Лань слушал настоятеля.
— Чтобы придать чаю волшебную силу, — говорил он, — еще древние советовали в сосуд, где хранится чай, класть цветы жасмина или розы, клубни нарцисса или ветку пахучей жимолости.
Время от времени мудрый Дьем добавлял в чашечки дымящегося чая, и скоро Фам Лань почувствовал, что живительный напиток восстановил силы, ясность мысли и отчетливое понимание происшедшего.
— Ну, и что же с вами произошло, уважаемый Лань? — мягко спросил настоятель.
Фам Лань мысленно воспроизвел случившееся, почувствовал, как острый озноб пробежал по телу.
— Да вроде ничего особенного. Я сдал рыбу на кухню, получил деньги и несколько сигарет и с пустыми корзинами пошел назад. Почти у самого выхода встретил Куока, перекинулись несколькими фразами, и я вышел за ворота, там повстречались мне несколько вьетнамских офицеров, и майор, очень неприятный на вид человек, сказал, чтобы в следующий раз я свою рыбу приносил на его кухню, а не американцам. Я сказал, что не смогу так поступить, потому что меня не похвалят за это. Он закричал, начал ругаться: «Ах ты, говорит,
красная сволочь, еще возражать, спорить с майором вьетнамской армии. Я тебя научу понимать, что к чему». А потом стеком со всего маху хлестнул по лицу. Трудно было сдержать себя, но я сдержал. «Все равно, говорит, я когда-нибудь вздерну тебя на крюк». Не понимаю, что плохого я сделал ему?
Он не сказал настоятелю, какими словами перекинулись они с Нгуен Куоком, какую ценную информацию получил он от своего друга. Не сказал он и того, что в командире батальона майоре Тхао он узнал своего бывшего соученика по школе, директором которой был отец Фам Ланя. Тхао, правда, был старше года на три-четы-ре, и возможно, не помнил Фам Ланя и потому не узнал в этом бородатом, чуть прихрамывающем человеке, согбенном нуждой, шустрого, всегда хорошо одетого сына директора школы.
— Не знал я, — сказал после раздумья Фам Лань, — что встречу таких недобрых людей прямо недалеко ог пагоды, а то обошел бы это место по большому кругу.
— Не расстраивайтесь, уважаемый Фам Лань, не расстраивайтесь, помните, что и Конфуцию не всегда везло в жизни. А этот майор, кажется, и мне знаком. Как говорится, и рядом с божьим храмом в болоте гадюки водятся. Тут уж ничего не поделаешь, придется принимать мир таким, каков он есть.
Настоятель покормил Фам Ланя рисом с креветками, а потом предложил постель, устроенную в укромном местечке за алтарем Благодетельной Куанэм.
— Постарайтесь побыстрее заснуть, — посоветовал он, — утром почувствуете себя совсем другим человеком.
Но как ни старался Фам Лань, заснуть не удавалось. Ведь именно сегодня к нему должен был прийти связной. Не попался ли он в руки какого-нибудь майора Тхао? Ладно, подумал Фам Лань, сегодня и завтра еще можно подождать. А потом? Потом придется идти на связь самому по адресу, который дан на крайний случай. Фам Лань с давних пор сделал для себя правилом: крайний случай всегда впереди. «Крайний случай»— это всегда пусть даже неосознанный, но расчет, что тебе помогут другие. Придя к этому решению, Фам Лань успокоился. Самое бы время заснуть, но, как будто кто-то потянул кончик нитки из клубка, возникло в памяти его первое боевое поручение…
Дом был старый, с полупрогнившей крышей, с поко-
сившимися стойками, к которым не очень плотно прилегали позеленевшие от сырости и времени плетенные из бамбуковой дранки маты. Он стоял почти на самом болоте, земля вокруг него была пропитана водой, и на ней уже давно ничего не росло, кроме высокой, ни на что не пригодной травы. Когда-то в доме текла своя жизнь, но, отчаявшись бороться с нуждой и убийственной сыростью, делавшей и без того тяжелую жизнь совершенно невыносимой, люди покинули его и ушли неизвестно куда в поисках лучшего, да так и затерялись в суровом лихолетье войны.
Фам Лань осмотрелся. Розовый луч низко опустившегося солнца пообился через вихрастые головки травы и заглянул в проем двери, как бы высветив убогое жилище. «Ну и назначил место встречи командир, — подумал он, — сюда и заходить-то страшно».
Он не заметил, как в комнату вошел невысокий, худощавый человек в залатанной, неопределенного цвета крестьянской рубахе, босиком, с мотыгой в руках и в изодранной соломенной шляпе на голове. Фам Лань насторожился.
— Ты, что ли, будешь Фам Лань? — бесцеремонно спросил вошедший. — Командир просил передать, что придет позже, какое-то срочное дело свалилось на него. Придется нам посидеть вдвоем.
Что-то не вязалась городская речь с бедным крестьянским обликом, и это настораживало. Незнакомец, видимо, заметил эту настороженность и рассмеялся. Смех был задорный.
— Вот ведь какое дело-то. Сам знаю, что городская речь не к моему костюму, — и он приподнял подол рваной рубахи, — но никак не могу обвыкнуть, тем более что перед товарищами можно и без конспирации. Дакайте знакомиться. Меня зовут Люен, бывший студент Ханойского университета, изучал математику, а точнее— собирался стать инженером. Да вот война бросила на другой факультет. А вы, насколько мне известно, хотели стать агрономом?