Южный комфорт

Загребельный Павел Архипович

– Слушай, - устало посмотрел на него Твердохлеб.
– Ты бы сегодня мог заткнуться?

– Как ты сказал? Заткнуться? Ну, ты даешь! Никто не слышал от тебя. Зять самого Ольжича-Предславского - и такая лексика. Это уже целая фантюреска. Выгоняешь?

– Иди, иди!

Фантюрист исчез, а Твердохлеб поднялся и попробовал ходить по комнатке. Теснота, покинутость, отчуждение, неволя. Все, чем он щедро одаривал своих преступных "клиентов", возвращалось к нему со щедростью, можно сказать, зловещей. Ирония судьбы? Комплекс Немезиды, которого так пугались древние греки? Где те греки и где те немезиды в нашем взбаламученном мире? Когда-то преступность была как бы сельской, что ли. Поэтому вокруг городов насыпались большие валы и выстраивались крепкие стены. Грабители

нападали на богатые караваны, кареты вельможных путешественников, переезжающих из города в город. Когда города разрослись, преступность перекочевала на их улицы и стала проблемой городской. Кражи, грабежи, даже убийства все больше становятся в наше время анахронизмом, а на первый план выходит преступность больших групп, белых воротничков, целых кланов и прослоек. На фоне хозяйственного маразма, служебной тупости. Савочка, вопреки тому, что был недоучкой, а может, именно благодаря этому, тонко прочувствовал наступившие перемены в обществе и своевременно переквалифицировал свой отдел. Старался брать дела, для которых предусмотрены официальные статьи в уголовном кодексе. Приписки к выполнениям планов... Поборы... Распутывая паутину этих преступлений, точно не зафиксированных в уголовном праве, следователь уже сам мог так или иначе квалифицировать их, как выражался Савочка, "подсортировать" их под ту или иную статью. А как же со святою святых всех криминалистов: Nullum crime sine elge [5] ? Ну-ну! Какая наивность вспоминать все эти ветхозаветные высказывания в эпоху жестокого диктата экономики! Когда счастье людям может обеспечить только экономика (а в этом их убеждают ежедневно и ежечасно), то понятие правды и кривды не имеет никакого значения. Экономика не может быть ни доброй, ни злой, а только успешной или неуспешной, ничтожной, преступно извращенной. И вот с такой извращенностью экономики должны бороться юристы. Что может быть благороднее?

5

 Ни одного преступления вне закона (лат.).

До сих пор Твердохлеб, кажется, утешался этим благородством и закрывал глаза на все видимые недостатки своего начальника, а сегодня демоны сомнений налетели на него, как на гоголевского Вия, и подняли ему веки. Утешал себя мыслью, что всегда действует самостоятельно и самочинно, без понуждений и надзора, не имеет над собой никаких начальников, как Порфирий Петрович? Ему навредила чрезмерная начитанность. Оказавшись в квартире Ольжичей-Предславских и увидев целые пирамиды книг, он набросился на них с жадностью и чуть ли не с отчаянием в надежде преодолеть чувство покинутости, которое носил в себе после того мутно-желтого рассвета, когда погибли в куреневской катастрофе его родители. Чужие слова, чужие мысли, чужая правда, чужая красота, а где свое, и что свое, и когда, и кому?

Он метался по комнатке, не решаясь заглянуть в открытый сейф, где лежала тонюсенькая папочка с заявлением Масляка. Сколько зла, несправедливости, вражды может вместить ничтожный листок бумаги! Что бы там ни думали все, кого Твердохлеб выводил на чистую воду, совесть его до нынешней поры еще не омрачалась, он знал, что действует ради добра и принадлежит к людям добрым, потому что справедливые всегда добры. А злость пожирает их неустанно и неутолимо. Как тот злой титан у поэта: "Живые ткани ел, а тело было звук". У поэтов и судей бог один и тот же - Аполлон. У греков он считался самым высоким защитником справедливости и тех, кто нарушал закон Зевса, наказывал стрелами, которые пускал из серебряного лука. Прекрасные басенки. Особенно для человека, у которого нет приюта в городе на два миллиона жителей и тысячу пятьсот лет истории. Можно бы позвонить дежурному старшине и попросить чая. Следователи часто задерживались допоздна, когда нужно было ускорить то или другое дело, и тогда старшина ставил электрический самовар и заваривал в стаканах крепчайший чай из аэрофлотовских пакетиков. Но сегодня не хотелось звонить даже старшине, этому доброму духу ночных тревог

и бессонницы.

Тогда, словно испытывая Твердохлебову стойкость, телефон зазвонил сам. Звонил так долго и упорно, что у Твердохлеба невольно зародилась слабая надежда: а вдруг Мальвина? Но тут же отбросил эту надежду. Чего быть не может, того уже не будет никогда. Каждому отмеривается счастье или несчастье по неведомым законам, таинственным, как сама смерть. Может, в этом неведении и высочайшая привлекательность жизни? И тогда как же человеку не сломаться под страшным бременем неожиданных открытий и безнадежности? Быть может, этот телефон несет ему еще одно тяжелое открытие, может" судьба решила испытать его стойкость безжалостно и до конца?

Твердохлеб снял трубку. Звонил Нечиталюк.

– Старик!
– закричал он почти радостно.
– Я тебя вычислил! Знал, что ты сидишь там. Хвалю за добросовестность!

– При чем тут моя добросовестность?
– недовольно буркнул Твердохлеб.

– Ведь сидишь над делом...

– Имею право сидеть над чем хочу.

– Да кто же против, кто? А я вот подумал: что, если нам с тобой махнуть куда-нибудь на природу?

Твердохлеб молчал.

– Ты меня слышишь, Федя?

– Слышу.

– Так что?

– Никуда я не поеду. И вообще...

– Суду ясно. Жди - через полчаса я там.

И уже где-то бежит, заводит свои купленные на отцовские деньги "Жигули" и мчится сюда. Убегать от Нечиталюка? Бессмысленно. Да и некуда.

Оставалось покорно ждать.

Нечиталюк вбежал в комнату, потирая руки.

– Старик, придумал! Рванем в какой-нибудь аэропорт! Лучше Борисполь. Дальше от центра, от женщин и от начальства. Ресторан там хоть и до трех ночи. А потом - встречать и провожать самолеты. И восход солнца - в Борисполе. Из самой Полтавы солнце - представляешь! Ты киевлянин, тебе оно и ни к чему, а я полтавчанин! Видны шляхи полтавские... Ну как, едем?

Он продолжал тарахтеть и на лестнице (лифтом ночью пользоваться не хотелось), и в машине. Типичный комплекс человека с нечистой совестью.

– Я тебя вычислил. Позвонил к Ольжичам, твоя змея как зашипит: "Можете забрать его себе!" Дескать, нет тут никаких Твердохлебов, ну и так далее... Тут суду все стало ясно: сидишь в отделе и сушишь голову над профессурой. Думаю: а почему бы нам не посушить головы вдвоем!

– Ты б лучше в машине прибрал, - посоветовал Твердохлеб.
– Свинюшник на колесах. А еще хвастаешься, что охмуряешь женщин и без конца возишь их на своих "Жигулях".

– Именно для женщин, именно для женщин!
– радостно закричал Нечиталюк.
– Ибо если женщина увидит чистоту в машине, да еще коврики, куколки, чертики и финтифлюшки всякие - возненавидит вмиг! Настоящие женщины терпеть не могут чистюль и педантов. Для них главное - широкая душа. А у меня она - видишь? Он разбросал руки, словно охватывая весь ночной простор.

– Держи лучше руль.

– Старик, стопроцентная гарантия безопасности! Пятнадцать лет за рулем, ни единой дырки в правах!

– Тыкаешь каждый раз свое удостоверение, наверное?

– Может быть, все может быть. Каждый ответственный работник должен иметь в карманах полтора килограмма удостоверений. А у нашего Савочки целых два. Кстати, тебе привет от Савочки.

– Он же в реанимации!

– Привет из реанимации! Там с одной стороны банки-склянки, а с другой телефон. А где есть телефон, туда Нечиталюк дозвонится! Даже к мертвому, если он мой начальник.

– А как ты думаешь, - неожиданно спросил Твердохлеб, - кто был начальником у Порфирия Петровича?

– У Порф... у кого-кого? В каком он отделе?

– У Достоевского.

– Ну, старик, ты даешь! В какие дебри залез.

– А что? Ты бы не захотел стать приставом следственной части? Контора, служебная квартира при ней, еще одна, уже собственная, квартира в городе. Все дела ведет, как сплошное художество, психология, полет фантазии. Трам-та-ра-рам, струна звенит в тумане. Ну как?

– Ты не даешь мне сосредоточиться. Знаешь правило: за рулем не разговаривать. Давай я тебя довезу до Борисполя, а там поговорим.