Южный Урал, № 10
Шрифт:
Вдоль главного прохода цеха, на специальных стендах, установлены доски показателей выполнения.
Егор первым делом смотрит, как работают его соседи — четвертый и пятый участки. И тот и другой идут хорошо.
— Ишь, рванули, черти! — не без удовольствия замечает Харлампиев. — До съезда 104 процента плана давали, а теперь, пожалуйста, 140. Подходяще!
Уже вымытый и переодетый Харлампиев вновь возвращается к своему сменщику.
— Ты, Матвей, поднимись, я тебе что-то показать хочу. Пойдем со мной.
Харлампиев подводит Матвея к доске
— Вот, смотри. Видишь, как люди идут?
— Вижу.
— Ну, так ты не только смотри, а чувствуй, ответственность имей перед ними. Понял?
Простившись, шорники расходятся в разные стороны.
Дома Харлампиев не торопясь обедает, а потом вынимает из-под клеенки, которой покрыт стол, газеты с материалами XIX съезда партии. Туда он прячет газеты от сынишки. Егор находит то место, до которого вчера дочитал, и не спеша продолжает читать. Читает Егор всегда вслух.
…Предусмотреть рост производства важнейших видов продукции в 1955 году по сравнению с 1950 годом по чугуну 76 процентов, по стали на 62 процента, прокату — 64 процента, нефти — 85 процентов…
После каждой цифры Егор останавливается, прикидывает мысленно, довольно качает головой.
Жена Егора, занятая уборкой посуды, как будто и не слушает мужа. Но вот пошли хлопчатобумажные ткани…
— На 54 процента вырастет, — говорит Зина, сияя глазами.
— Скоро Витька наш знать будет, а ты все путаешь, — укоризненно замечает Егор, — 54 процента — это шерсть, а хлопчатобумажные — на 61 процент вырастут. Текстильщица!
— Верно, — смущается Зина.
Она умолкает, смотрит на розовое, такое милое, такое родное личико спящего сына и, чувствуя необычайный прилив нежности к нему, говорит:
— Послушай, Егор, это ведь скоро, через каких-нибудь два-три года увидим. А что же у нас в стране будет, когда наш Витенька вырастет! Ведь это ж… — у Зины даже захватывает дыхание. Только глаза ее светятся счастьем, да грудь высоко поднимается.
— Коммунизм будет! — после некоторого раздумья торжественно произносит Егор. Он смотрит на жену, на сына и неожиданно, что редко с ним бывает, улыбается. Улыбается радостно и тепло.
Н. Карташов
ВЫСОКОЕ ДАВЛЕНИЕ
На четвертой доменной печи выпускали чугун. Мастер Василий Кононович Горностаев стоял на железном мостике литейной площадки и наблюдал за огненным потоком. Прошло почти двадцать лет, как он впервые увидел выдачу плавки, но эта чудесная картина никогда не тускнеет, а, наоборот, кажется ему всегда прекрасной и волнующей.
У летки бушует пламя. Тысячи ослепляющих звезд пляшут и мечутся, взвиваются в воздух и, падая на землю, моментально гаснут. Огненный ручей плавно течет по желобам, поворачивает то влево, то вправо и падает вниз, в многотонный чугуновозный ковш, стоящий на горячих путях.
Есть что-то веселое и радостное в этой живой картине. И не только потому, что все кругом озаряется ярким светом и пляшущие звезды напоминают праздничный фейерверк.
Горностаев любил наблюдать выпуск чугуна с железного мостика, потому что отсюда было видно все, что происходит и на литейной площадке, и на горячих путях. Он стоял озаренный светом расплавленного металла — невысокий, коренастый, с простым, ничем не примечательным лицом. Как и большинство мастеров, Горностаев был одет в короткую теплую суконную куртку и теплую шапку. На шапке, на лице, на куртке блестели кристаллики колошниковой пыли.
Выпуск шел к концу. Первый горновой — молодой, крепкий парень в широкой войлочной шляпе Александр Черевичный — все чаще поглядывал на мастера в ожидании, когда тот подаст знак закрывать летку. Как только Горностаев высоко поднял руку, Черевичный пошел к пульту управления электропушкой. Машина, приспособленная для закрытия летки, действительно чем-то напоминала пушку, но «стреляла» она огнеупорной массой. Черевичный нажал кнопку, и пушка начала плавно поворачиваться в направлении летки. В течение нескольких секунд машина как бы боролась с бушующим пламенем, вырывавшимся из горна, потом раздалось глухое урчание, и пламя было побеждено…
Горностаев пошел в будку газовщиков посмотреть на показания контрольно-измерительных приборов. По дороге он встретил газовщика своей бригады Синицина.
— Василий Кононович, к телефону просят
— Кто?
— Гоманков из партбюро.
В будке газовщиков было тихо, светло и чисто. Горели лампы дневного света, на приборах то вспыхивали, то гасли разноцветные сигнальные огни, пощелкивали приборы. Секретарь партбюро Гоманков сообщил мастеру, что после окончания смены состоится заседание и просил придти.
В небольшой комнате партийного бюро Горностаев застал Гоманкова и начальника цеха Борисова. Секретарь партбюро сидел за столом и внимательно слушал начальника цеха. Борисов, облокотившись на стол, уверенно, быстро что-то чертил на листке бумаги и объяснял чертеж.
— Не помешал? — спросил Горностаев.
— Садись и слушай… Тут Александр Филиппович интересную вещь рассказывает…
Борисов говорил медленно, часто ставил вопросы и сам на них отвечал. Горностаев взглянул на бумажку — это была хорошо знакомая ему схема доменной печи: шахта, колошник, загрузочные устройства.
— Так вот, — говорил Борисов, — что же означает работа доменной печи на высоком давлении газов под колошником?
Он помедлил несколько и, не ответив на заданный вопрос, продолжал:
— Мы сейчас даем воздух в печь под давлением в 1,4 атмосферы, и под колошником образуется давление газов, равное 0,15 атмосферы. А что, если мы будем вдувать воздух под давлением 1,8 атмосферы, а на колошнике сделаем приспособление, которое противодействовало бы свободному выходу газов в атмосферу? Давление под колошником должно повыситься до 0,7 атмосферы…