За боем бой
Шрифт:
– Донесения принимал поручик Юсов. Один раз он приезжал в расположение отряда.
– Когда приезжал?
– В ночь с первого на второе августа...
– Понятно, как раз той ночью Енборисов хотел верхнеуральцев к Дутову увезти. Все сходится. Юсов... Это - та самая сволочь, которая измывалась над рабочими в Стерлитамаке и Белорецке...
– Не только!
– покачал головой Павлищев.
– Этот поручик еще в Екатеринбурге обещал, что расстреляет меня, если встретит. Но вы, Калманов, не назвали пароль.
– "Екатеринбургская казарма".
– Понятно!
– задумчиво вымолвил председатель
Пока поручик монотонным голосом, иногда прерываясь, чтобы одолеть нервный спазм, рассказывал, начиная со случайного знакомства с бывшим есаулом на екатеринбургской толкучке, Попов мерял шагами комнату и явно что-то прикидывал. Неожиданно он прервал поручика, когда тот рассказывал о бегстве заложников, о том, как получил инструкции от Енборисова и передал оружие эсеру Попову, предупредив о готовящемся расстреле:
– Вы доложили Юсову, что эсер Попов застрелен?
– Нет... я не решился. Просто передал, что была попытка побега, кому-то удалось скрыться, но кому именно - не выяснено...
– Хорошо. Рассказывайте дальше...
Когда Калманов закончил рассказ, председатель следственной комиссии снова спросил:
– А если бы мы на вас не вышли, кого вы послали бы с донесением к Юсову?
– Не знаю... У меня больше никого не было... Сам бы поехал...
– Юсов знает, что у вас людей больше нет?
– Не знает... Он все время требовал, чтобы я расширял сеть...
– Отлично. Тогда возьмите бумагу и карандаш - Жильцов, подай!
– и пишите примерно следующее: "Направляю копию очередного приказа с новым человеком, прежний убит. Нашелся бежавший Попов, но без предварительной встречи с вами переходить линию фронта отказывается. Надеюсь уйти с ним. Ждем сегодня в 24.00. Место встречи связному известно". Написали? Покажите!
– Попов пристально перечитал записку.
– Если поставили какой-нибудь условный знак и с нашим человеком что-нибудь случится - лучше бы, Калманов, вам не появляться на свет!
– Я не обманываю!
– глухо ответил поручик.
– Поверю.
– Вы думаете, он приедет?
– покачал головой Павлищев.
– Прибежит! Они, видимо, очень ценят моего покойного однофамильца. Так вот, Жильцов, к белым пойдешь ты! Можешь отказаться!
– А чего отказываться? Прогуляюсь!
– Повезешь записку. Пароль - "Екатеринбургские казармы". А как Юсова найти, тебе поручик подробно объяснит. Проводи его на место Боровского, потом ко мне! Понял?
– Понял.
– И все-таки рискованное вы дело затеяли!
– заметил Павлищев, когда арестованного увели.
– Ничего, воевать научились, теперь нужно разведку осваивать! серьезно ответил Попов.
Боровский лежал в темном амбаре на охапке соломы и размышлял, что в жизни ему по большому счету не повезло. В полку на гвардейского офицера, сочиняющего стишки, поглядывали косо, а в журналах редакторы смотрели на рукописи бравого военного как на что-то неприличное, куда и заглядывать не следует. Женитьба на дочери миллионера, влюбившейся в поэта-гвардейца, вызывала насмешки и зависть. А потом началась война, и семью Боровский видел только два раза за три года. Тесть, правда, предлагал ему место в неком ведомстве, где можно носить погоны и жить не
Снаружи загрохотали замком, дверь распахнулась, вошел Жильцов. Он помялся и попросил:
– Собирайтесь, товарищ Боровский...
Бывший начальник штаба вздрогнул: сказанное содержало в себе два взаимоисключающих слова: "собирайтесь" - значит, конец и "товарищ" значит, разобрались и больше не подозревают. Он медленно встал, пошел к выходу и по тому, что никто не упер в спину штык, понял: разобрались...
– Петр Петрович, вы должны нас извинить!
– поднялся навстречу Боровскому председатель следственной комиссии.
– Вы свободны...
– Слава богу!
– поклонился начальник штаба.
– Петр Петрович, - в разговор вступил Павлищев, - вы не должны обижаться: все было подстроено Калмановым...
– Калмановым? Так вот зачем он всучил мне эти папиросы!
– Значит, и папиросы его!
– покачал головой Попов.
– Что же вы молчали?
– Я не молчал, просто вы слышали не то, что я говорил!
– Не будем сводить счеты сейчас!
– вмешался Павлищев.
– В конце концов мы почти вышли к своим, и вы, Петр Петрович, в любой момент в соответствии с разрешением главкома можете покинуть отряд. После случившегося никто вас не осудит...
– Хорошо. Я подумаю. Мне можно идти?
– Да, конечно.
Боровский собрался было выйти, но потом, вспомнив что-то, повернулся к председателю следственной комиссии:
– Товарищ Попов, а ведь эпитафию я написал!
– Какую эпитафию?
– На собственную смерть, как вы и советовали. Хочу вам прочесть, как вдохновителю, так сказать:
Вот и стал я телом,
Мертвым и несчастным,
Не пошедший к белым,
А служивший красным,
Вдосталь пострадавший
На пиру кровавом,
От ворон отставший,
Не приставший к павам...
Честь имею, товарищи!
Боровский быстро вышел, Попов посмотрел ему вслед и сказал:
– Я, конечно, виноват перед ним... Все-таки, Иван Степанович, он странный человек: зять миллионера, а служит нам... Тяжело ему придется...
Оставшаяся часть вечера прошла в тягостном ожидании. У каждого в душе шевелилось предчувствие, что Юсов не поверит записке и это будет стоить жизни Жильцову. Стрелка часов двигалась к цифре XII, постепенно уверенность стал терять и сам Попов: ему начало казаться, что он не предусмотрел множество мелочей, из-за которых операция сорвется.