За ценой не постоим

Кошкин Иван Всеволодович

* * *

— Приготовиться, — приказал Петров.

Красноармейцы лежали за поваленным забором, сжимая в руках гранаты и винтовки. Все скинули шинели, оставшись только в ватниках, — так проще бежать. Справа от комвзвода устроился немолодой, за сорок, боец с седеющими усами. В правой руке он держал противотанковую гранату, левой придерживал за цевье трехлинейку. Внезапно танк взревел, выпустив клубы сизого дыма, и тут же рванулся вперед.

— Пошли! — не своим голосом заорал Петров.

Старший лейтенант вскочил и что было сил рванулся вслед «тридцатьчетверке», не глядя, бегут ли за ним остальные. В одно мгновение он догнал

танк, что успел уже проехать половину площади. Внезапно машина встала, но это уже не имело значения, до проклятого дома оставалось пятнадцать метров, и комвзвода бросился вперед. Петрову казалось, что все пули летят ему в лицо, но до серой стенки старший лейтенант добежал живой и невредимый. Внезапно оживший советский танк на мгновение отвлек немцев, сбил им прицел, подарив пехотинцам секунды жизни. Комвзвода быстро осмотрелся — ему показалось, что до школы добежали почти все. Рядом тяжело дышал седоусый, рывок дался ему нелегко. Над головой у Петрова снова загрохотал пулемет, и старший лейтенант бессильно выругался — у него не было ни одной гранаты, чтобы швырнуть в амбразуру. Внезапно седой боец тяжело поднялся, сжимая в руке гранату. Он выдернул чеку, хладнокровно подождал пару секунд, и, не размахиваясь, сунул гранату в окно. Внутри кто-то отчаянно крикнул, и тут же ударил взрыв, от которого закачалась стена. Как по команде, другой красноармеец швырнул связку гранат в орудийную амбразуру. В этот раз рвануло сильнее — со второго этажа посыпались обгоревшие бревна, из окон плеснуло дымом и пламенем, и тут же донесся дикий, выворачивающий крик горящего человека. Петров прыгнул к дымящейся амбразуре и выпустил внутрь полдиска. Внутри что-то трещало, потом раздался глухой взрыв, и старший лейтенант махнул рукой:

— От дома! У них сейчас снаряды начнут рваться!

Они отбежали от пылающего здания, в котором не могло остаться ничего живого, и в этот момент седоусый дернул Петрова за рукав:

— Товарищ танкист, машина твоя горит.

Старший лейтенант обернулся — над «тридцатьчетверкой» поднимался сизый дым горящей солярки. Комвзвода всматривался в пожар, пытаясь понять, открыт ли передний люк, и тут старый боец сказал:

— А маленький вроде так и не выскочил…

Оттолкнув седого, Петров, как бешеный, бросился к горящему танку.

* * *

Осокин в третий раз попытался поднять крышку переднего люка и в бессилии упал обратно на сиденье. Второй снаряд заклинил ее намертво, так, что даже здоровому не поднять. Водитель тяжело свалился с сиденья и потянулся к нижнему люку, но тут силы оставили его. Танк горел, теперь уже по-настоящему, из-за броневой перегородки вырывалось пламя — пылал мотор, полыхала разлившаяся солярка. От жара сворачивались волосы, дымился ватник, и Осокин понял — теперь все, конец. Он потянулся за наганом — лучше застрелиться, чем гореть заживо, но сил не хватило даже на это. Мехвод приготовился терпеть самую страшную в своей жизни муку. Внезапно в дымную мглу ударил столб дневного света, и из башни вниз, дико ругаясь, соскочил человек в ватнике и черном шлеме. Осокин почувствовал, что его поднимают и тянут куда-то вверх.

— Щас, Вася, щас, — хрипел Петров.

Командир всегда гордился своей силой — не зря в училище играл двухпудовыми гирями, и сейчас он рывком поднял Осокина на сиденье наводчика.

— Держись там за что-нибудь, сволочь! — крикнул старший лейтенант снизу. — Держись, а то опять вниз свалишься!

Теряя сознание, Осокин ухватился за казенник орудия. Внезапно кто-то крепко взял водителя за шиворот,

крякнул, и ефрейтор вдруг оказался снаружи. Его держал на руках коренастый, широкоплечий парень в ватнике и серой шапке, второй пехотинец — седой, усатый, наклонившись, крикнул в дымящуюся башню:

— Лезь сюда, танкист, сгоришь!

Коренастый осторожно посадил Осокина на борт, соскочил на землю и, снова взяв водителя на руки, словно ребенка, потащил бегом прочь. На полпути их догнали Петров и седоусый.

— Быстрее, сейчас взорвется! — крикнул командир.

Они едва успели забежать за избу, когда на площади ударило так, что закачались бревенчатые стены. Петров вырвал Осокина из рук красноармейца, уложил на снег и принялся ощупывать.

— Вася, ты как? — бормотал он. — Ты как, Васенька? Живой ведь? Крови ведь нет… Вась, ты не молчи.

— Га-а…

Осокин говорил тихо, и Петров наклонился, едва не касаясь лицом лица водителя.

— Га-а… Г-а-алав-а-а, — заикаясь, пробормотал ефрейтор.

Старший лейтенант сдернул с головы Осокина изорванный шлем, осторожно повернул голову. Водитель застонал, но командир вдруг рассмеялся, потом закашлялся, вытер слезы:

— Цела голова, Вася, тебя контузило только, слышишь?

Осокин закрыл глаза.

— Там санитар прибежал, — сказал седой. — И ваших попользует, и наших.

— Где Серов? — невпопад спросил старший лейтенант.

— Убили, — угрюмо ответил красноармеец. — Когда бежал, срезали. Уже когда пушку взорвали, посмотрели — а он лежит лицом в снег.

— Так. — Петров помолчал, собираясь с мыслями. — Сколько всего убито?

— Четверо, — сказал коренастый боец, — трое ранено.

— Осталось восемь?

— Восемь, — кивнул красноармеец.

Петров тяжело поднялся.

— А где командир батальона?

— Я не знаю, товарищ танкист, — пожал плечами седой.

— Старший лейтенант Петров, — поправил комвзвода. — Понятно. Ладно, сперва вытащим раненых, потом установим связь.

Он расстегнул кобуру, вытащил наган и проверил барабан.

— Гранаты у кого-нибудь остались? — спросил старший лейтенант. — Из этого много не навоюешь.

Коренастый вынул из гранатной сумки Ф-1 и подал Петрову. Тот сунул гранату в карман ватника и скомандовал:

— Раненых — к той канаве, где вы нас встретили, и сами там собираемся. Пересчитайте патроны, доложите, сколько осталось. Машинку мою подобрали?

— Пулемет-то? — Седоусый подобрался, выпрямил спину. — Так точно, подобрали.

Петров глубоко вдохнул.

— Тогда воюем, пехота.

* * *

Утром четырнадцатого ноября в расположении первого танкового батальона было пусто. Ночью прошел снег, он засыпал пятна солярки и масла на месте стоянок, следы гусениц, припорошил три свежих землянки, что построили для танкистов бойцы саперного взвода. Между деревьев ходил часовой, красноармеец штабной роты. Время от времени он поворачивался на юго-запад, откуда доносился грохот боя. Там, в четырех километрах от этой опушки, продолжалось сражение за Козлово. Внезапно боец вскинул винтовку — по тропинке из леса шел человек в закопченном ватнике и изорванном танкошлеме. Не то чтобы часовой опасался немецких диверсантов, скорее, был рад хоть какому-то разнообразию в этом унылом дежурстве. Впрочем, человек казался немного странным — он шел, пошатываясь, словно пьяный, время от времени останавливался и прислонялся к дереву. Красноармеец начал прикидывать, кто бы мог набраться в такое время, но потом бросил. Когда человек приблизился, часовой окликнул: