За час до файфоклока

Моэм Сомерсет Уильям

– Видно, мать для тебя - чужая, раз ты даже с ней не захотела поделиться, - сказала миссис Скиннер.

Миллисент только пожала плечами.

– Нетрудно было сообразить, что рано или поздно это все равно станет известно, - сказала Кэтлин.

– А почему? Не могла же я предвидеть, что два старых попа, встретившись, не найдут другой темы для пересудов.

– Когда епископ упомянул о своем пребывании на Борнео, совершенно естественно, что Хейвуды спросили, не был ли он знаком с тобой и с Гарольдом.

–

Это все разговор не по существу, - сказал мистер Скиннер.
– В любом случае ты обязана была сказать нам всю правду, и мы бы тогда решили, как лучше поступить. Как юрист, могу тебе сказать, что попытки скрыть истинное положение вещей в конечном счете всегда только вредят делу.

– Бедный Гарольд, - сказала миссис Скиннер, и слезы поползли по ее щекам.
– Это ужасно. Он всегда был таким внимательным зятем. Что могло побудить его к этому ужасному поступку?

– Климат.

– Я бы хотел услышать от тебя, как это случилось, Миллисент, - сказал отец.

– Кэтлин вам скажет.

Кэтлин помялась. То, что ей предстояло сказать, было и в самом деле ужасно. Казалось чудовищным, что нечто подобное могло произойти в такой семье, как их семья.

– Епископ говорит, что он перерезал себе горло.

Миссис Скиннер ахнула и в невольном порыве бросилась к своей сраженной судьбою дочери. Она жаждала заключить ее в объятия.

– Бедная моя девочка!
– воскликнула она. Но Миллисент отстранилась.

– Нет, нет, мама, пожалуйста. Не выношу, когда меня трогают.

– Ну, знаешь ли, Миллисент, - сказал мистер Скиннер, нахмурясь.

Он явно не одобрял ее поведения.

Миссис Скиннер вздохнула, горестно покачала головой и, осторожно прикладывая к глазам платочек, возвратилась на свое место. Кэтлин перебирала пальцами длинную золотую цепь, висевшую у нее на шее.

– Просто нелепо, что я от подруги узнаю про обстоятельства смерти моего зятя. Мы оказались в глупейшем положении. Епископ очень ждет встречи с тобой, Миллисент; он хочет выразить тебе свое сочувствие.
– Она сделала паузу, но Миллисент упорно молчала.
– Епископ говорит, Миллисент куда-то уезжала с Джоэн, а вернувшись, застала бедного Гарольда мертвым на кровати.

– Каково было вынести такое потрясение, - сказала миссис Скиннер.

Миссис Скиннер снова заплакала, но Кэтлии мягко положила ей руку на плечо.

– Не надо плакать, мама, - сказала она.
– У вас будут красные глаза, и это может показаться странным,

В наступившей тишине миссис Скиннер утерла слезы и после некоторого усилия овладела собой. Почему-то ей не давала покоя мысль, что на голове у нее сейчас ток с эгреткой из перьев цапли, подаренных Гарольдом.

– Я вам еще не все сказала, - снова начала Кэтлин.

Миллисент не спеша подняла голову и посмотрела на сестру твердым, но в то же время настороженным взглядом. Так смотрят,

когда ожидают услышать какой-то звук и боятся пропустить его.

– Мне бы не хотелось причинять тебе боль, дорогая, - продолжала Кэтлин, - но я не сказала еще об одной подробности, которую тебе, по-моему, следует знать. Епископ говорит, что Гарольд пил.

– Боже мой, какой ужас!
– воскликнула миссис Скиннер.
– Как можно говорить подобные вещи! И это тебе рассказывала Глэдис Хейвуд? А что ты ей сказала?

– Сказала, что это неправда.

– Вот к чему ведут секреты, - сердито заметил мистер Скиннер.
– Всегда так бывает. Чем больше скрытничаешь, тем больше даешь пищи для разных нелепых слухов, которые в десять раз хуже истины.

– Епископу в Сингапуре сказали, будто Гарольд наложил на себя руки в припадке белой горячки. Я считаю, Миллисент, что твой долг опровергнуть это - ради всех нас.

– Ужасно, что такие вещи говорят о человеке, которого уже нет в живых, - сказала миссис Скиннер.
– А ведь это может очень дурно отразиться на Джоэн, когда она вырастет.

– Но откуда взялись эти разговоры, Миллисент?
– спросил отец.
– Гарольд был всегда так воздержан.

– Да, здесь, - отвечала вдова.

– Разве он пил?

– Как лошадь.

Неожиданность и резкость этого ответа ошеломила всех троих.

– Миллисент, как ты можешь говорить так о своем покойном муже? восклинула миссис Скиннер, всплеснув затянутыми в перчатки руками.
– Я не понимаю тебя. Я вообще не могу тебя понять с тех пор, как ты возвратилась домой. Никогда бы не поверила, что моя родная дочь так отнесется к смерти своего мужа.

– Не стоит сейчас вдаваться в это, мать, - сказал мистер Скиннер. Поговорим потом.

Он подошел к окну и выглянул в освещенный солнцем садик, потом вернулся на прежнее место. Достал из кармана пенсне и, хоть вовсе не собирался надевать его, тщательно протер платком стекла. Миллисент смотрела на него, и в ее взгляде была совершенно откровенная, беззастенчивая ирония. Мистер Скиннер негодовал. Неделя труда осталась позади, и до понедельника он мог чувствовать себя свободным человеком. Хоть он и говорил жене, что это чаепитие у каноника - скучнейшая затея, куда лучше было бы спо

койно выпить чаю у себя в саду, - на самом деле он думал о предстоящем визите с удовольствием. Миссионерская деятельность в Китае интересовала его весьма отдаленно, но с епископом любопытно было познакомиться. И вот извольте! Шутка ли, оказаться впутанным в такую историю. Вдруг узнать, что твоим зятем был пьянчуга и самоубийца. Миллисент рассеянно оправляла свои белые рукавчики. Ее хладнокровие бесило его; но вместо того, чтобы сказать ей это, он обратился к младшей дочери.

– Почему ты стоишь, Кэтлин? Кажется, в комнате достаточно стульев.