За час до рассвета
Шрифт:
Яростно затявкали автоматические немецкие зенитки. Вокруг стоял грохот от сплошных разрывов.
Я стал всматриваться в ночную темень. Верно! Вот прожектор выхватил из темноты штурмовик «Ил-2», второй, третий… Они на бреющем полете охраняли небо осажденной Варшавы.
И вот в небе возникла новая волна самолетов, на этот раз невидимых и еле слышных «кукурузников», которые сбросили парашюты с драгоценным грузом — оружием, продовольствием, медикаментами.
Парашюты неслись к нам вниз, то вспыхивая в лучах разрывов, то пропадая
— Да-а… — улыбаясь, протянул майор Сенк. — Хорошо! Вот это помощь, товарищ капитан… — Он оглядел меня с ног до головы. — Ты теперь настоящий поляк! В этом костюме тебя от миллиона варшавян не отличишь.
После известия о том, что Бур-Комаровский собирается схватить советских десантников, я ушел в подполье и действовал нелегально.
Помрачнев и подойдя к краю чердачного настила, Сенк добавил:
— Миллиона?.. Нет, конечно. Может, осталось полмиллиона, да и то вряд ли… А до войны здесь было полтора миллиона. Посмотрите вниз. Под этими камнями лежат тысячи трупов. А сколько еще Польша потеряет людей?!
Сенк, этот железный человек, вдруг скрипнул зубами, повернулся и, тяжело ступая, пошел к лестнице.
…На рассвете меня разбудил веселый голос неунывающего Юзефа. Он распоряжался раздачей сухарей и консервов волонтерам в соседнем подвале. Я встал, отряхнул подаренное им, насквозь пропыленное пальто, надел шляпу. Потом посмотрел на спящего Дмитрия. На его щеках пробивался румянец, но дышал он как-то странно.
Сам я в медицине ничего не смыслю. Неужели Дмитрию стало хуже? Нет, лицо спокойное… Наверно, он просто крепко спит, выздоравливает… Так ли это? Врач сказал, что главное — сон, запретил Дмитрия тревожить, а я его уже в третий раз сегодня переношу из подвала в подвал.
…Юзеф вздрогнул, когда я окликнул его.
— Ох, это вы, товарищ капитан!..
— Сколько подобрали?
— Сто сорок мешков, но много все-таки попало к Буру.
— А населению сколько передали?
— Шестьдесят с продовольствием.
К нам подошел Адам, командир одного из подразделений Армии Людовой, широкоплечий, бородатый гигант лет тридцати. Улыбаясь в бороду, окинул меня внимательным взглядом и подал мне руку.
— Ты, Юзеф, не очень-то раскошеливайся! — сказал он. — Экономить нужно.
— Ничего! — ответил тот бодро. — Гитлер за шесть лет хорошо научил меня экономить. Я, например, работал по канализации, получал двадцать злотых… Чего смеетесь? Хватало выкупить продукты по карточкам.
— А что ты получал по карточкам?
— О! Столько, что и домой не дотащишь. Двести граммов эрзац-хлеба на день и двести граммов сахара на месяц.
— И правда, что не дотащишь! — вставил Адам. — По дороге съешь и домой голодным придешь.
— А я всегда домой приносил, — вздохнув, вмешался Хожинский, — ребенка берег…
В подвал вдруг проник слабый утренний свет: кто-то с улицы оттащил от окна мешок с песком.
—
Повстанцы поспешно оставили подвал.
— Вы тоже с нами? — спросил меня Адам, увидев, что я с трудом поднимаю Дмитрия. — Давайте вдвоем!
Мы подняли Дмитрия и, по возможности бережно, перетащили в безопасный подвал.
Уходя на баррикаду, Адам попросил меня записать ему несколько куплетов песни «В чистом поле, поле под ракитой…»
— «В чистом поле, поле под ракитой…» — пропел он звучным, приятным голосом.
Дверь за ним захлопнулась. Еле слышно донеслись слова: «Где клубится по ночам туман…»
Я ходил по темному подвалу из угла в угол. Дмитрий лежал молча, стиснув зубы.
Вскоре пришла медсестра. В руках у нее была немецкая фляга. Гордо улыбаясь, она искоса взглянула на меня и сказала:
— Почти полная… Майор Сенк дал мне тысячу злотых: вздорожала вода! А стоять в очереди нам, военным, некогда. У спекулянтов покупаем.
Дмитрий лежал совсем обессиленный. Когда медсестра поднесла к его губам флягу, он поморщился, попробовал подняться, но не смог. Вдруг, видимо собрав все силы, он протянул руку за флягой.
— Молодец! — весело сказал я, подбадривая друга. — Считай, что теперь тебе станет легче…
Стенько не ответил и как-то болезненно улыбнулся. Я попробовал было снова заговорить с ним, но он молчал. Потом с трудом произнес:
— Не смотрите на меня так. Я еще…
Отчетливо помню эти его слова. Помню также, как вдруг качнулся и заскользил из-под моих ног цементный пол…
Когда я открыл глаза, яркий дневной свет свободно проникал в подвал. Стены словно и не было. Обломки ее в одном месте зашевелились, из-под них показалась чья-то рука. Рядом со мной лежал Дмитрий. Из его раздробленной головы лилась кровь. Кровь была и на посиневших губах.
Я дотянулся до него рукой. Осторожно прикоснулся к мокрой от крови щеке.
— Дима! Димка!..
Услышал ли я, или только показалось мне:
— Прощай… товарищ!..
Не стало Дмитрия…
Прибежал Юзеф, за ним майор Сенк. Пришло много незнакомых мне людей. Я не запомнил их, как не запомнил и тех, кто увел меня от Дмитрия, и тех, кто перевязывал мои царапины. Я плохо видел, плохо слышал… Из ушей и носа у меня текла кровь. Вероятно, контузило взрывом.
В подвал внесли какого-то человека и положили рядом с Дмитрием, на одну окровавленную шинель. По бороде и по огромному телу я узнал Адама.
Издалека, как бы из глухо звенящей дали, донеслись до меня обрывки какой-то речи, с трудом я осознал, что это говорит Сенк.
— …Рядом с советским воином… Старейший защитник Варшавы… Отстаивая Мадрид, он сражался и за Варшаву… Две тысячи польских волонтеров полегли у стен Мадрида… Смотрите, поляки, и не забывайте этого! Кровью лучших людей России и Польши спаяна наша дружба!..