За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
Чуткин покорно всему подчинялся — вынимал, перекладывал, завязывал, а сам все больше чувствовал внутреннее несогласие и обиду, уже не смел и глаз поднять на товарищей. Словно списывали его из отряда...
Словно совершил он позорный проступок... Вася в душе никого не винил, даже Живякова, который все делал так, как и должен делать заботливый командир отделения. И все равно было обидно. Сухарей не жалко. Может, Вася и сам догадался бы оставить их отделению... Стал бы доставать из мешка патроны, увидел бы сухари и сказал: «Берите, ребята, раз уж так не повезло!» Совсем
Мрачное Васино настроение не осталось незамеченным в отделении. Каждый, прощаясь с ним, счел нужным подбодрить его, и всяк по-своему: кто по-дружески, кто с завистью, а кто с издевкой — на племя, дескать, тебя оставляем, не теряйся там, в тылу, там девок много...
Уходил Вася медленно, чувствуя на спине взгляды товарищей и нарочито сдерживая шаг.
...Каково же было удивление Живякова, когда через полчаса повеселевший, словно оживший Чуткин вновь появился в отделении, снял со спины тощий вещмешок и расположился на прежнем месте.
— Давай, командир, назад сухари и патроны...
— Чуткин, что случилось? Почему ты вернулся?
— А мне чё? — улыбнулся Вася.— Комбриг приказал...
— Почему? Объясни же, черт побери!
— Слабаков там и без меня хватает...
Теперь уж и Живяков не знал — радоваться ему или огорчаться. Неужто действительно в бригаде накопилось так много «доходяг», что его Чуткин уже не в счет?
— Невезучий же ты, Чуткин,— возвращая продукты, покачал головой Живяков.— Все у тебя не как у добрых людей... То сам в дураках окажешься, то другие опередят... Чего улыбаешься? Что, не согласен? Хотя где тебе! Глупые ведь тоже себя дураками не считают,— живут да еще и радуются... От них нормальным — одна маета...
Вася, конечно, был не согласен. Но спорить не хотелось, да и бесполезно с Живяковым спорить. Еще неизвестно, как он отнесется к Васе, когда узнает, каким образом удалось ему вернуться в отделение.
з
Когда Чуткин подошел к шалашу санчасти, там назначенных на возврат со всех отрядов собралось человек пятнадцать. Раненые разведчики Александр Першин и Матвей Кузнецов уже лежали на носилках. Больной Иван Израилев, скрюченный и ко всему безразличный, сидел возле них на земле — он должен был идти сам. Бригадный врач Петухова давала последние наказы двум сандружинницам — Вале Клыковой и Наде Лазаревой. Слушая ее, они все время с испугом поглядывали на затихших раненых.
«Та еще команда!» — с ходу подумал Чуткин, и стало ему так тоскливо и обидно, что хоть плачь. Он остановился поодаль и начал приглядываться, определять, кто откуда и по какой причине заворачивают его назад. Несколько человек были знакомы: Ваня Пянтин, Миша Ракчеев... Других не знал по фамилии, но помнил в лицо. Кое с кем вместе тянулись на тропе позади всех, соревнуясь, чтоб не быть последним. Известные «доходяги»... Правда, себя Чуткин «доходягой» уже не считал — последние два перехода он сделал нисколько не хуже других. И если бы Живяков относился к нему получше, то доложил бы об этом командиру.
Приглядевшись
Командир группы Борис Шунгин сделал перекличку, представил назначенного политруком Виктора Кошкина и, как положено, проверил у каждого оружие и боеприпасы. До Чуткина он дойти не успел. Появился комбриг Григорьев, поздоровался и объявил:
— Задание вашей группе следующее. Понесете раненых до озера Тухкаярви. Это недалеко — шесть километров. Мы там были позавчера. На озере надо быть не позже двадцати трех часов. Ночью прилетит самолет. Будете ждать его до тринадцати часов завтрашнего дня. Если по каким-либо причинам самолета не будет, понесете раненых до поселка Услаг. Пойдете по старой тропе— Шунгин с маршрутом знаком. Вам навстречу выйдут пограничники. Какие есть вопросы?
— Раненых отправим на самолете, а нам самим куда? — спросил Пянтин.
— Все вы возвращаетесь своим ходом в Сегежу и поступаете в распоряжение командира отряда «Красное знамя» Введенского.
И тут Чуткин решился, сделал шаг вперед.
— Можно, товарищ комбриг?
Григорьев вгляделся и кивнул:
— A-а, это ты, Чуткин... Что у тебя?
Он помнил его по шокшинской разведке и по всей той истории, о которой и сейчас трудно вспоминать без улыбки.
— Товарищ комбриг, разрешите мне с бригадой... Я могу. Я последние дни хорошо шел.— Вася сам испугался своей смелости и привычно загнусавил: — Чё, я хуже других, чё ли... Я вон только разошелся, а тут назад...
Комбриг смотрел на Васю, щурился и уже не скрывал улыбки.
— Попова ко мне, быстро,— приказал он связному.
К счастью, Попов оказался поблизости. Минутку они
вполголоса посовещались, поглядывая на Васю, и Григорьев приказал:
— Чуткин, возвращайся в отряд... Только если отставать будешь, палкой погоню, понял? Ну, остальные распределяйтесь по носилкам и трогайтесь. Шунгин, назначь наблюдателей по сторонам. Счастливого пути!
Григорьев подошел к носилкам, попрощался с ранеными разведчиками, сказал им несколько ободряющих слов и пошел к штабу. До выхода бригады на север оставалось менее получаса.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПО ВОСПОМИНАНИЯМ НАДЕЖДЫ ЛАЗАРЕВОЙ
(с. Ладва, 20 февраля 1971 г.)
...Как это случилось тогда? Нет, забыть-то оно не забылось, хоть и прошло почти тридцать лет. Такое как забудешь, только вспоминать да рассказывать тяжело.
Попрощались мы с комбригом, ребята встали по четверо к носилкам и пошли. Бригадный врач Екатерина Александровна Петухова проводила нас до постов, сунула напоследок еще один пакет с сульфидином: «Девочки, у Кузнецова жар начинается, поите его почаще!» Да, с нами шла еще третья девушка — переводчица Аня Ке-мова.