За чертой милосердия. Цена человеку
Шрифт:
О переправе через Елмозеро Аристов посоветовался с Кукелевым. Тот подумал-подумал и сказал:
— Да, иного выхода, кажись, нет...
Среди партизан нашлись люди, которые хорошо знали Елмозеро. Бойцы Брагин и Громов рассказали, что в самой узкой части, где озеро словно поясом туго перетянуто, стоят на западном берегу четыре барака, два у самой воды, а два в отдалении, их легко можно разобрать на плоты. Хуже с восточным берегом. Как раз напротив бараков — широкое болото.
— Ну, болото нам не в диковинку! — бодро сказал Аристов.— Сколько их прошли, сосчитай.
Рассудительный
— То болото отдельно считать надо... И лето нынче совсем мокрое.
Перед полночью начали скрытный отход, сначала на запад, потом резким поворотом — на север. Отряд Куке-лева мгновенной неожиданной атакой вышиб противника с высоты, оттеснил его к югу, и вся колонна благополучно вышла из окружения.
В этой атаке автоматной очередью в живот был тяжело ранен Дмитрий Иванович Востряков, бывший председатель Космозерского сельсовета, а теперь связной командира отряда. Это он 31 июля на высоте 264,9 сразил убегавшего через болото командира финской роты лейтенанта Перттула, под огнем сползал к убитому, забрал оружие и документы и передал комиссару Макарьеву.
Теперь Дмитрий Иванович — тихий и словно бы виноватый перед товарищами — лежал на земле. Кукелев не знал, что и делать: времени терять нельзя, дорога каждая минута, а нести раненого — и сил ни у кого не было, и это связало бы продвижение всей бригады.
Лучше других понимал это сам Дмитрий Иванович.
Когда Кукелев приказал все же готовить носилки, он остановил его:
— Не надо, Николай Иванович... Идите, не задерживайтесь... Обо мне не думайте, у меня есть наган. Живым не сдамся. Идите! Поверьте мне... Семье сообщите, что я честно погиб...
У людей, видевших в этом походе, казалось бы, все, на глаза навернулись слезы. Кукелев не выдержал, резко отвернулся, непривычно сурово набросился на молча стоявших бойцов:
— Чего толпитесь? Марш вперед!
Потом склонился к связному, поцеловал его в лоб, и, не оглядываясь, тяжело зашагал в темноту.
Через несколько минут острой болью в душе отозвался раздавшийся позади одинокий выстрел.
Кукелев и Макарьев оба разом остановились, посмотрели друг на друга и, ни слова не говоря, бросились бегом обратно. Зарыть в землю старого и верного товарища было нечем, да и бригада уходила все дальше. Наскоро обложили камнями, забросали могилу мхом...
На рассвете бригада остановилась в пяти километрах от бараков, затаилась в глухом лесу и начала вести разведку.
В барачном поселке был выявлен небольшой гарнизон противника. Радиограммой в Беломорск запросили, чтоб авиация в 15 и 23 часа пробомбила бараки. Атака и начало переправы намечались ровно в полночь.
В 15 часов бомбежки не было.
Бригада в напряжении ждала, не двигалась с места.
В шесть часов вечера к лагерю подошла разведка противника, секреты обстреляли ее, убив двух человек.
Самолеты появились перед самыми сумерками, от озера донеслось около десятка бомбовых разрывов, и бригада, снявшись с привала, заспешила к баракам.
...Теперь, по прошествии
Зачем понадобилось бригаде стоять без движения почти сутки, теряя время, так ловко выигранное у противника отходом на северо-запад? Зачем нужна была эта бомбежка бараков, которая все равно не дала никакого эффекта и лишь насторожила противника? Почему бригада ждала этой бомбежки, находясь в пяти километрах, на преодоление которых ушло затем лучшее ночное время и в результате переправляться пришлось при свете солнца? Ведь основные силы финнов остались далеко позади, и они лишь вечером 17 августа двинулись на розыски исчезнувшей бригады. Ведь гарнизончик в бараках был совсем крохотный, даже не гарнизон, а полевое охранение из двух десятков солдат и одного крупнокалиберного пулемета, поставленного для стрельбы по воздушным целям.
Не лучше ли было еще засветло подойти к баракам, в сумерках атаковать их и сразу же начать переправу?
Теперь, когда мы знаем все или почти все о том, как проходила эта операция, легко сопоставить факты, найти оптимальный вариант и усмотреть целый ряд упущений и ошибок в ее осуществлении.
Теперь это просто — находить лучшие решения. Но совсем не просто было делать это Аристову, или Колеснику, или любому другому командиру в тех условиях, когда положение было на грани отчаяния и безнадежности, когда силы бригады таяли, а о противнике он знал ровно столько, сколько удавалось выяснить огнем или ближней разведкой.
Была у Аристова своя логика и в промедлении, и в ожидании бомбежки, и в осторожности.
За пять часов ночного марша люди вновь вымотались так, что падали через каждую сотню шагов.
О том, что финны не сразу тронутся вслед бригаде, он не мог даже предполагать. Он знал, что противник неохотно вступает в ночные действия, старается избегать их, давая своим солдатам отдых, но никак не рассчитывал, что финны с большим опозданием установят направление отхода партизан. Поэтому он боялся втягивать бригаду на дневное время в глубь полуострова, где стояли бараки, ибо в случае обнаружения она оказалась бы н ловушке.
Бомбежка казалась хоть маленьким, но подспорьем, ведь другой помощи ждать было неоткуда, а всяких прорывов, атак, штурмов позади было столько и достава-
лись они такой ценой, что хотелось хоть на этом сберечь лишние жизни.
Кроме того, думалось, что пограничники и отряд спецшколы к ночи на 18 августа уже успеют выйти на восточный берег Елмозера и помогут перепразе.
В той обстановке его решение казалось ему наиболее выгодным.
Он не знал, что во второй половине дня финское полевое охранение уже догадалось о близости бригады и, оставив бараки, переправилось на небольшой островок в двухстах метрах левее.