За чудесным зерном
Шрифт:
Качаясь на его спине, Витя засмеялся счастливым смехом.
— Вперед, старик, вперед!
Минуты бежали раскаленной вереницей.
Опять показался между двумя холмами одинокий куст тамариска.
— Видишь, Рыжий! Мы близко — торопись!
Верблюд обгрыз немного зелени и неохотно двинулся дальше. Витя ежеминутно привставал, оглядывал бесконечные барханы, ждал, что вот повеет свежестью, брызнет ручей, зашелестит зеленый оазис.
Шлем упал с его головы; он не остановился, чтобы поднять его, и завязал голову носовым
Наконец он опять увидел зеленый тамариск. Куст этот был так же одинок, как и два первых.
Витя вгляделся в него: зелень была объедена и помята. Около, на песке лежал белый шлем…
Очевидно, Рыжий хитрил и, желая съесть уже найденный обед, делал круг и возвращался к единственному скудному клочку зелени. Не было ни второго, ни третьего деревца.
Все заходило ходуном перед глазами Вити; ему начало казаться, что огненные журавли летят через пустыню и что воздух наполняется каким- то пронзительным звоном.
Верблюд с наслаждением объедал уцелевшие ветки. Но тамариска хватило не надолго, и верблюд, постояв немного, двинулся дальше.
Он уже не лукавил. Он шел прямо, покачиваясь на длинных ногах, покорный и терпеливый, как были покорны и терпеливы его отец и дед и тысячи-тысячи верблюдов, за сотни лет до него пересекавшие великие земные пустыни.
Витя знал, что если он сойдет с верблюда, то потеряет сознание и умрет, не дорывшись до слоя прохладного песка. Ему было легче чувствовать, что он двигается к какой-то невидимой цели, прижавшись к свалявшейся шерсти Рыжего.
Теперь Витя думал уже не об одной капле воды. Его кожа, его кости, его мозг горели нестерпимо. Он грезил о потоках, о реках студеной, влаги.
В струях льющегося и мерцающего воздуха шевелились миражи. Вот взгромоздилась голубая горная цепь. Ледники сползали по склонам, потоки срывались вниз с обрывов. Через мгновенье горная цепь растаяла, и появилось озеро, блестевшее, как стекло, среди нежной зелени.
Воспаленными глазами Витя смотрел в обманную пламенную муть пустыни. Огромная ящерица, с желтым зубчатым шлемом на голове взглянула на путников и исчезла. Витя помотал головой.
— Не верь ей, Рыжий, — прошептал он, — эти проклятые животные не то, что ты и я: они, видно, могут жить без воды…
Глаза его закрылись, но через несколько минут чей-то жалобный голос заставил его очнуться.
— Воды! Воды! — повторял кто-то хрипло и монотонно…
Это был его собственный голос. Он бредил.
Витя заплакал от жалости к самому себе, но солнце мгновенно осушило слезы.
Озеро расплылось, как раньше расплылись горы, но теперь приблизился новый мираж. Он был нестерпимо ясен и отчетлив. Верблюд шел через развалины города. Витя видел призраки дворцов, изъеденных вечным дыханием пустыни, видел остатки башен, видел дома — одни почти совсем засыпанные песком, другие словно вынырнувшие со дна
Витя еще раз стряхнул с себя бред. Мираж ли это? Прохладная тень закрыла его от палящего солнца. Тень от башни.
Верблюд подогнул колени и лег. Витя свалился с него. Дотронулся рукой до каменной стены. Шершавый камень холодил кожу, и песок около башни был не так горяч.
Витя оглянулся; он увидел то тут, то там сидящих людей. Одни из них скрывались в полуразрушенных домах, другие сидели, прислонившись к остаткам стен. Витя пополз к ближайшему человеку.
Он полз медленно, очень медленно. Может быть, прошло десять минут, а может быть — целый час, пока он добрался до человека и простонал:
— Воды…
Никто не ответил мальчику.
— Воды! — умолял он.
Витя вгляделся пристальней. Вокруг сидели мертвецы.
Одни из трупов высохли от зноя, другие белели скелетами, третьи рассыпались пылью при порывах ветра, и смертный прах вместе с песком летел в глубь знойной пустыни. А ветер все чаще налетал короткими порывами.
Вероятно, кроме песка, он принес с собой что-то необычайное. По крайней мере, верблюд насторожился, глотнул воздух, принюхался, испустил вопль и бросился навстречу летящему ветру.
Глава XXXII
— Тише, тише! Мальчик спит…
Но Витя уже открыл глаза. Над его головой виднелось маленькое окошко, оттуда струился зеленоватый свет. Ветки дерева качались снаружи и заглядывали в комнату. Должно быть, свет становился зеленым, пройдя сквозь листву дерева.
На стенах небольшой комнаты висели грубо тканые ковры. На одном из ковров лучилось вытканное солнце в венке пшеницы.
Витя лежал на таком же ковре, а рядом с ним сидела черноволосая, смуглая женщина.
— Он проснулся! Вы разбудили его! — воскликнула она, обращаясь к кому-то в раскрытое окно.
Голос у женщины был гортанный и низкий, а говорила она на тюркском языке, примешивая китайские слова. Иногда — но это Витя заметил позже — попадались слова, несхожие ни с тюркским, ни с китайским языком.
— Молчи, молчи. — Женщина наклонилась к Вите и тут же спросила: — Как ты очутился в городе мертвых?
Витя открыл рот, чтобы ответить, но женщина снова заставила его замолчать и начала поить прохладным овечьим молоком.
— Благодарю тебя, мать, — пробормотал он.
Эта фраза была обычной благодарностью в Азии, но женщина залилась горькими слезами и быстро вышла из комнаты.
Витя, испуганный этим внезапным взрывом горя, попытался приподняться. Чья-то рука легла на его плечо. Седой старик, которого Витя раньше не заметил, ласково обратился к нему:
— Дай ей поплакать. Она потеряла сына. Вчера его отвезли в город мертвых. Но Сохэ взамен умершего нашла тебя.
— Ее зовут Сохэ? Значит, это она спасла меня?