За давностью лет
Шрифт:
— Легкое перо! — не удержался Борис. — Вот как историки должны писать. А то — «поелику», «ежели», «сим»...
— Не мешай! — прикрикнул на него Игорь, слушавший очень внимательно.
— «...Введение должно было утвердить читателя в той мысли, что занять место по праву убитого еретика было некому, кроме князя Василия Ивановича Шуйского, „изначала прародителей своих боящегося бога и держащего в сердце своем к богу великую веру и к человекам нелицемерную правду”».
— Это о Шуйском? Прелестно! — не выдержала теперь Лариса.
Учитель продолжал:
— «Если же все эти качества не доставили благочестивому князю престола раньше, то виновато в этом было гонение „от раба некоего, зовомого Бориса Годунова”, который „уподобился древней змии иже прежде в рай прелсти Еву и прадеда нашего Адама
...Для всякого „независимого и самостоятельного" русского историка XIX века, казалось бы, ввиду всех этих фактов обязательно отнестись с полным отрицанием к выдумке, пущенной в оборот памфлетом Шуйских — даже в том случае, если бы мы не имели современных событию документов, утверждающих противное. А такой документ есть: сохранилось подлинное дело об убийстве Дмитрия — акт „обыска” (по-теперешнему, „дознания”), произведенного по горячим следам в Угличе членами Боярской думы, — и в этом деле рядом свидетельских показаний, в том числе дядей царевича Нагих, устанавливается, что он погиб жертвою несчастного случая: накололся на нож, играя в „тычку»«. Следствие, правда, производил тот самый благочестивый князь Василий Иванович Шуйский, с публицистической деятельностью которого читатель познакомился выше: для очень большого скептика, можно согласиться, это дает основание подозревать и акт следствия. Но Шуйский на следствии был не один, во-первых, а затем, уж если заподозревать официальные документы, к которым имел касательство Василий Иванович, то какого же доверия заслуживает его неофициальная публицистика?»
— Не согласен! — вдруг громко заявил из своего угла Андрей.
— С чем ты не согласен? — вежливо осведомился Максим Иванович.
— Конечно. Шуйский был нечестным человеком. Но зачем передергивать факты? Версия об убийстве Дмитрия возникла не в тысяча шестьсот шестом году, а в тысяча пятьсот девяносто первом — то есть одновременно, если не раньше, с версией о самоубийстве.
— Давайте поспорим потом, а я сейчас хочу закончить! — ответил Максим Иванович. — Не возражаете?
— Конечно, конечно, Максим Иванович, — поддержали все.
— Ну и отлично. Тем более что остались уже только современники. Итак, где-то с середины пятидесятых годов нашего столетия в исторической науке снова стала все отчетливее звучать мысль о причастности Годунова к убийству царевича. Эта точка зрения была высказана в таких фундаментальных многотомных трудах, как «Очерки истории СССР» и «История СССР», учеными Смирновым и Корецким, которые разделили взгляд Соловьева на обстоятельство смерти царевича Дмитрия. Но значит ли это, что дискуссия закончилась? — Учитель поглядел на ребят. Несмотря на утомительный день и затянувшуюся лекцию, они слушали очень внимательно. — Нет, нет и нет! Ленинградский профессор Руслан Скрынников, автор целого ряда ярких, интересных работ о Смутном времени, вновь вернулся к мысли, что смерть Дмитрия была случайной и что угличское следствие отразило истинное положение дел. Он пишет в книге «Борис Годунов»: «Существует мнение, что Годунов направил в Углич преданных людей, которые заботились не о выяснении истины, а о том, чтобы заглушить молву о насильственной смерти угличского князя. Такое мнение не учитывает ряда важных обстоятельств. Следствием в Угличе руководил князь Шуйский, едва ли не самый умный и изворотливый противник Бориса. Один его брат, как мы помним, был убит повелением Годунова, другой погиб в монастыре. Сам Василий Шуйский провел несколько лет в ссылке,
— Что, убедительно? — начал наступать на товарищей Игорь. — Камня на камне от вашего Соловьева не оставляет.
— Меня он не убедил, — мрачно возразил Борис.
— Почему? — удивился Игорь.
— Когда в перспективе следователям угрожала плаха за оплошность, думаю, что ориентация должна была быть одна — выгородить Бориса.
— А Боярская дума? — возразил живо Игорь. — Как вы считаете, Максим Иванович?
— Я могу ответить словами известного современного историка Александра Александровича Зимина, который в заключение своей одной из последних работ «Смерть царевича Дмитрия и Борис Годунов», подводя итоги всей дискуссии, сказал: «Как видно, сохранившиеся источники не позволяют однозначно установить, что же произошло на „заднем дворе” углицкого двора 15 мая 1591 года».
— Как жаль, Максим Иванович, значит, нам бесполезно заниматься этим делом? — упавшим голосом спросила Лариса.
— А у меня есть предложение! — вдруг весело сказал Андрей. — И подсказал мне его не кто иной, как сам Белинский. Вот послушайте, что он пишет: «Из наших слов, впрочем, отнюдь не следует, чтоб мы прямо и решительно оправдывали Годунова от всякого участия в этом преступлении. Нет, мы в криминально-историческом процессе Годунова видим совершенную недостаточность доказательств за и против Годунова. Суд истории должен быть осторожен и беспристрастен, как суд присяжных по уголовным делам». Ну как, поняли?
— Ничего не поняли! — честно признался Борис.
— Эх, ты! Вундеркинд! — засмеялся Андрей. — Суд!
— Что «суд»?
— Я предлагаю провести суд над Борисом Годуновым по всем правилам. Понял? Я, чур, буду обвинителем! Как, Максим Иванович?
— Занятно, — осторожно заметил тот. — Тем более что прецедент был.
— Какой еще прецедент? — уязвленно поинтересовался Андрей.
— В двадцатые годы модно было устраивать общественные суды. Над Евгением Онегиным устраивали.
— Что же, тогда я буду защитником! — заявил Игорь. — Я на стороне профессора Скрынникова.
— Идет, — сказал весело Максим Иванович. — Даю согласие быть судьей.
— А я кто? — спросила Лариса, включаясь в игру.
— А вы с Борькой, — ответил Андрей, — «господа присяжные заседатели». Будешь протокол вести, идет?
НА СКАМЬЕ ПОДСУДИМЫХ — БОРИС ГОДУНОВ
Первое заседание «суда» состоялось через две неделя на даче Максима Ивановича в Малаховке.
Все это время ребята, заинтересовавшись загадкой гибели царевича Дмитрия, усердно читали предложенные Максимом Ивановичем исторические книги о Борисе Годунове, об угличском деле, о Смутном времени. Однако к единодушному мнению так и не пришли. Вот и сейчас, несмотря на тихое солнечное утро, располагающее к благодушию, они, сидя на открытой веранде, ожесточенно продолжали спорить.
— Прошу, товарищи, по местам! — наконец строго сказал Максим Иванович, занимая место в центре стола. — Слушается дело Годунова Бориса Федоровича по обвинению его в убийстве малолетнего Дмитрия Ивановича Рюриковича. Я думаю, что первое наше заседание мы должны посвятить вопросу выяснения личности обвиняемого. Мы имеем замечательный по силе психологический портрет Годунова, нарисованный гениальным поэтом. Помните, конечно:
Достиг я высшей власти;
Шестой уж год я царствую спокойно.