За годом год

Карпов Владимир Васильевич

Стены дома выросли до половины оконных проемов. Алексей стоял на лесах. Увидев Зосю, он помахал ей кельмой и соскочил на землю прямо через стену.

— Ну как? — спросил он, поглаживая раненую ногу.

— Ничего, подвигается, — неохотно похвалила Зося.

— А ты как думала! К лету новоселье справим.

Он взял у нее узелок с едой, сел на бревно возле остывшего огнища и стал обедать.

— Почему так поздно? — спросил, уплетая за обе щеки.

— Была на субботнике.

— Ну и как?

— Ничего.

— И у меня тут

не хуже.

— Разве только тебе. Да и то не верится.

Алексей перестал жевать. В глазах полыхнул зеленоватый свет. Блеснул и погас. Глаза стали чужие. Зосе захотелось быть с ним поласковее.

— Посмотри, там, в миске, картофельные оладьи есть. Тетка Антя знает, что ты их любишь, специально пекла.

Он промолчал.

— Кушай!

— Я и так не только чавкаю.

— Приходили Зимчук с Валей, — стала рассказывать Зося, чтобы хоть чем-нибудь порадовать Алексея. — Иван Матвеевич расспрашивал о тебе. Когда услышал, что строимся, хохотал. Сказал — узнает тебя. Помнит, как ты в партизанах просил повара оставлять, на свободное время, суковатые чурбаки. Привет передавал.

— Спасибо.

— Лочмель дознался все же… Мира на самом деле его жена. Как под водой ходит. И жалко и не пособишь ничем… Почему, Леша, без вины виноватых много?

— Откуда я знаю.

— Завтра под вечер дядя Сымон подрядился прийти. Помогать будет.

— Ладно.

Зосе стало больно за мужа, и она попросила:

— Покажи, Леша, руки. Дай…

— Зачем? — помрачнел он. — Хочешь погадать, что ли?

Но по мере того, как Алексей утолял голод, к нему возвращалось хорошее настроение, и через минуту, ухмыльнувшись, он протянул руку, шершавую от кирпича, в извести и глине.

Зося присела рядом, положила его руку на свое колено, погладила.

На минуту, как это бывает поздней осенью, выглянуло солнце. Все вокруг прояснело, стало теплее, но буквально в ту же минуту пошел густой, крупный снег.

Это было так неожиданно, что Зося подняла голову. С высоты летело множество голубых, дымчатых, сиреневых снежинок. Кружась, как в хороводе, они опускались медленно, и можно было даже проследить, как падает каждая из них. Сначала приречный аир, затем крышу времянки, жерди забора, а потом стену дома, землю стал покрывать снег. И сразу крутом изменились краски: потемнели небо и речка, черными стали руины, деревья, сочно зазеленели аир и кусты тальника, ярко закраснела стена.

Не закончив обеда, Алексей забрался на леса, укрыл мешком ящик с раствором и позвал Зосю во времянку. Оттуда они, каждый занятый своими мыслями, смотрели, как идет снег.

Вдруг Алексей услышал, что Зося всхлипывает. Он испуганно заглянул ей в лицо.

— Не надо, — попросил. — Это ненадолго. Снег коль ляжет не на мерзлую землю — грязь. Скоро растает.

Зося перестала всхлипывать и в отчаянии покачала головой.

— Разве я об этом? Мне жалко тебя, Леша. Так и подорваться недолго, ославиться перед людьми…

3

Вернувшись

как-то из школы, Зося увидела на столе записку от Зимчука. Тот писал, что хочет встретиться с Алексеем, и просил его сегодня прийти в горсовет. Зося нашла в этом особый смысл, перечитала записку несколько раз и побежала на завод.

Поведение Алексея все сильнее тревожило Зосю. Она чувствовала, как он любит ее, как тоскует по ней, видела, как одно лишь ее присутствие делает его счастливым. На прошлой неделе, верно, о чем-то беспокоясь, он предложил ей пойти в загс зарегистрироваться. Зосю это растрогало. Смущенные, как настоящие молодожены, они стояли перед столом регистратора, а потом долго и счастливо смеялись, рассматривая свидетельство о браке. Возвращаясь ночью, Алексеи разувался в сенях и по комнате ходил осторожно, на цыпочках. Прежде чем лечь в кровать, долго стоял в нерешительности и однажды улегся на полу. И все же Зосе казалось, что какая-то опасность нависла над ними. Страшило — от такой работы без отдыха Алексей надорвется. Он даже уже не интересовался тем, что делает она, ее заботами. Наоборот, на школу, субботники, учениц, на то, что она посещает госпиталь, — на все, чем жила Зося, смотрел с ревнивым подозрением. К тому же Зося чувствовала — он одинок, в нем растет отчужденность.

На завод Зося пришла с желанием спорить.

Она знала, что Алексей выгружает кирпич из печи, и направилась к большому деревянному строению, очертаниями напоминающему гумно. Под навесом на нее дохнуло сухим жаром, запахом кирпича, горелого торфа, и Зося подумала, что там, в камерах печи, где рабочие, — наверное, не только жарко, но и угарно. Она несмело заглянула в один из открытых ходков и увидела каталей. С темными, потными лицами, в брезентовых куртках и рукавицах, они нагружали кирпичом тачки. На фуражках, плечах и рукавах чернела сажа.

В камере было жарко. Жара ощущалась лицом, руками, подошвами ног, спиной.

— Здесь работает Урбанович? — спросила Зося у пожилого рабочего, который выхватывал из садки по два кирпича и ловко бросал их на тачку.

— Когда-то работал, — не оставляя дела, ответил тот, — да бог хотение отнял.

— Где же он теперь?

— На заводе хватает работы. За нее тоже продуктовые карточки дают.

— Вы, дядя, оставьте это…

— Зачем оставить? Ей-богу, на глиномешалке водою командует. Когда требуется, открутит кран, если не требуется, прикрутит.

Работал каталь споро, руки делали свое привычно, но было видно, что и его кирпич обжигает. Бросив последнюю пару, он взялся за ручки тачки и, не глянув на Зосю, быстро покатил тачку во двор.

Стесняясь вытереть вспотевший лоб носовым платком, Зося, помешкав, украдкой провела по лбу ладонью и тоже вышла из камеры. Чуть ли не бегом направилась в другой цех, к глиномешалке. Но Алексея не было и там — на месте заливщика сидела симпатичная краснощекая девушка в платке, завязанном по-деревенски.