За городской стеной

Брэгг Мелвин

У нее появилось желание как-то ограничить свою деятельность, но из страха оторваться от жизни она противилась ему. Все чаще и чаще она чувствовала, что ей не хочется идти убирать церковь или наводить порядок в Женском клубе (она опять вернулась к этому занятию: миссис Керрузерс, проработав всего четыре месяца, отказалась, заявив, что у нее вода в колене), не хочется ехать в Уайтхэйвен поить чаем с печеньем больных в клинике, идти в… но тут она энергично брала себя в руки и быстрым шагом шла куда надо и доводила себя до полного изнеможения.

Она вспоминала, как впервые приехала сюда, как робела в непривычной сельской местности я терялась перед соседями, с недоверием относившимися во всем, кто родился за пределами Кроссбриджа, Но никогда не выказывала своих страхов, а,

напротив, приложила все старания, желая доказать Уифу, что она не хуже любой деревенской девушки и что он не пожалеет, что женился на ней. И чего только она не выкидывала; раз перекопала за день весь сад — хотела сделать ему сюрприз, а потом оказалось, что он уже неделю назад засеял его. Она бродила по полям, собирая цветы и ветки, чтобы к его приходу превратить коттедж в цветочный павильон. Он был такой кроткий человек; но кротость была так прочно заложена в его натуре, что, вместо того чтобы превратить его в «тряпку» — как пророчила ее семья, — стала для нее твердой основой, пошатнуть которую могло бы только стихийное бедствие. Она содержала его одежду в таком порядке, что его дразнили на работе «франтом», — как бы ни стара была рубашка, она всегда была аккуратно заштопана и чисто выстирана. И он каждодневно испытывал чувство благоговения перед ней. Его первая и единственная победа — он даже мечтать не смел, что она посмотрит на «неотесанного батрака», и вот, гляди-ка, привез ее к себе, преисполненный гордости и благодарности, которые нисколько с тех пор не убыли.

Тем более была Эгнис встревожена запальчивостью и горечью, с какой Уиф говорил о Дженис. Дженис была в детстве такой красавицей. В те дни — пока Эгнис еще не узнала наверное, что больше детей у нее не будет, — весь мир заключался для нее в этой маленькой золотоволосой дочке, выбегавшей навстречу возвращающемуся с работы Уифу, чтобы прокатиться у него на спине, возившейся на клочке земли, который он отвел ей под «собственный» сад, и прыгавшей от восторга, когда она обнаруживала утром распустившийся за ночь цветок. Дженис ходила с отцом на рыбалку и как-то раз потерялась, когда же после долгих поисков ее нашли, то оказалось, что она отправилась в путешествие вдоль ручейка, пытаясь разговаривать с рыбками. Эгнис казалось, что ее душа открыта навстречу всем ветрам, что каждая песчинка несет с собой воспоминание, переливающееся в солнечном луче или уютно укутанное в теплом зимнем довольстве. Идиллия, идиллия! Но почему же ей грустно оттого, что прошлое представляется в воспоминаниях таким идиллическим?

Были и другие мысли, которые ей никак не удавалось отогнать от себя. Как могла Дженис сказать об общественных делах, занимавших такое большое место в жизни Эгнис, что «не стоят они всех этих усилий»? Хорошо бы знать в этом случае, что уж такое «стоящее» делает она сама. Эгнис высоко ставила умственные способности своей дочери, даже немного побаивалась ее серьезности с тех самых времен, когда маленькая девочка, поднявшись наконец после долгой болезни, уединилась в задней комнатке, которую назвала «кабинетом», и, бледная и осунувшаяся, целиком ушла в свои книги и тетради, раз и навсегда решив получать по всем предметам только высшие оценки. Слова ее дочери можно было понять так: «То, что делаешь ты, если и не пустая трата времени, то, во всяком случае, песчинка в море». При своей чуткости Эгнис именно так их и поняла, и они больно ее укололи, но она не умела резко отстаивать то, в чем сама толком не разбиралась.

Итак, она шла в тот вечер в клуб без обычного удовольствия. Словно что-то надломилось в ней. Это нужно скрывать — как же иначе, но от себя-то не скроешь.

Ричарда не оказалось на автобусной остановке, и она вошла в помещение клуба. В окно она видела, как подошел, остановился и отошел еще один автобус, но Ричард и на нем не приехал. Еще автобус отходил из Уайтхэйвена в четверть восьмого, и в надежде, что он приедет с ним, она шутливо говорила собравшимся женщинам — которые очень рассчитывали на его помощь — о том, как не замечают времени люди, которые «слишком много думают». Но он не приехал и с этим автобусом, и больше она уже не пыталась оправдать его.

Ричард

сознательно пропустил автобус. Проводил взглядом удаляющийся блестящий старый кузов с надписью сзади: «Осторожно! Берегите свою жизнь». Ему не хотелось общества Эгнис и детей. Прежде он охотно помогал ей в подобных случаях, но при его теперешнем душевном состоянии это было бы и слишком сложно, и неискренне. Он не мог больше смотреть ей в глаза. По мере того как он, теряя почву под ногами, все больше опускался, Эгнис росла в его главах, становилась недосягаемой. Она нервировала его, и он решил, что с него хватит.

Он отправился в «Олень» повидать Маргарет. Снова дожидался, пока опустеет бар, неторопливо потягивая горькое, казавшееся безвкусным пиво. Посетители толпились у стойки, и в маленьком помещении пахло сыростью. Пиво было крепкое. Стоявшая за стойкой Маргарет проворно обслуживала всех и болтала с каждым желающим.

Ричард уже дважды приглашал ее в ресторан, и оба раза все шло как по-писаному. Подавали суп — они мирно беседовали, довольные друг другом. Сменялись блюда. Кофейные чашки опорожнялись и наполнялись. Она рассказывала о своей жизни, о том, как, не связанная ничем, вооруженная знанием машинописи и стенографии, скиталась по свету, подобно средневековому монаху, вооруженному знанием латыни. Она побывала в Соединенных Штатах и в Мексике, в Риме, Стокгольме и Лондоне. Главным образом жила в Лондоне. И со временем так пообтесалась под точилом собственного опыта, что, по ее словам, свой голос узнавать перестала. Бывает, слышит, как кто-то говорит, и просто поверить не может, что это она сама. Потому-то она и ухватилась за возможность приехать помогать родителям. И сквозь паузы, перемежавшие ее повествование, Ричард так и видел двухкомнатные квартирки с отдельной кухней и туалетом, женатого мужчину, оставляющего свой портфель в крошечной передней, незаметное исчезновение с приема на крыше дорогого ресторана в какой-нибудь потайной закуток. Нарядные платья и тревога из-за безошибочно округляющейся талии. Жизненный опыт дал ей и плюсы и минусы: известную стойкость, некую захватанность и некую гордость, качества, имевшиеся и у других женщин, которых он знавал в Лондоне, — ничего общего со скульптурной неприступностью Дженис. Ну а вы много ли повидали? — спрашивала она. И он отлично понимал, на что ему следовало бы настроиться, но молчал. Все это ни к чему. Он хотел перестать думать о Дженис, отомстить ей и — как ни странно — найти в себе силы позволить ей и впредь вести самостоятельную жизнь, но вместо того, чтобы помочь ему в этом, Маргарет лишь заставила его видеть Дженис еще отчетливей. И он просто провожал ее до дому и прощался с ней у калитки.

Его интерес — само слово выдавало это — к Маргарет был напускным. Однако он продолжал игру. Хотя Дженис невыносимо редко позволяла ему любить себя, на секс его особенно не тянуло. Если человек удовлетворяет свои сексуальные потребности со слишком уж большими интервалами, то воздержание может перейти в конце концов в самый настоящий аскетизм. Все же он притворялся перед собой, что обделен, что страдает без женской ласки, — так легче было решиться на контрмеру. Но притворство усыпляло желания.

Бар опустел.

Ричард подошел, чтобы взять себе еще пива, последний человек закрыл за собой дверь, и Маргарет громко рассмеялась — все это произошло одновременно.

— Вы могли бы освободиться сегодня пораньше? — спросил он.

— Могла бы. А что?

— Я хочу пригласить вас.

— Поужинать?

— Да. Или мы могли бы пойти…

— В кино? В «АВС» сегодня Элвис Пресли, а в «Ригале» — «Проклятие Франкенштейна».

— Ко мне домой.

— Понятно.

Она поставила пустую кружку под кран мойки и смотрела, как пышная пена стекает по стенкам.

— Что-то чересчур уж откровенно. Вам не кажется? — спросила она.

— Да, наверное.

— Вы подумалиоб этом?

— Нет. Как это ни смешно. Но так будет лучше.

— Ведь это только все осложнит?

— Осложнит. Без сомнения.

— Вы этого добиваетесь?

— Видите, как я бойко на все отвечаю, Маргарет! — Он поднял стакан. — Ваше здоровье!