За гранью любви
Шрифт:
– Плачу три тысячи сестерциев* за него, – после сказанного по толпе проходится серия восторженных вздохов.
Торговец мнётся, чувствуя алчный прилив и проговаривая тихо, запинаясь:
– Но…
– Пять тысяч сестерциев, – сразу же перебивает Марк, замечая недобрый, жадный блеск в чужих глазах.
– Как Вам будет угодно.
Марк взмахивает рукой, приказывая служащим расплатиться, а сам хватает раба за смольные волосы,
– Теперь я – твой Господин, – мстительно тянет Марк, прослеживая за каплей пота, что стекает от ключиц к мускулистой груди. – Имя твоё с этой минуты – Арон, звание, дарованное императором, – Адельфус.
Черноволосый сжимает челюсти и шипит, когда служащий, отстегнув кандалы, что скрепляли щиколотки, тянет его наверх, вынуждая встать. Марку приходится запрокинуть голову, чтобы теперь взглянуть своему рабу в глаза, потому что мужчина оказывается действительно крепМарк и высоМарк, на голову выше – а то и больше – самого правителя. У Марка от подобной зверской мощи ком восхищения в горле застревает, но на лице ни одна эмоция не меняется, когда он, гордо развернувшись, велит вести будущего бойца в императорский лагерь.
Арон делает глубокий вдох, стараясь не слушать провокационные беседы, доносящиеся со всех сторон. Находясь за ареной, где столпилось множество других бойцов и простых любопытных, которым звание не позволяло полноправно занять место среди почётных зрителей, Чон ощущает слабый укол раздражения. Он морщится, когда обрывки фраз всё же успевают достичь его слуха: «Этого, кажется, сам император выбрал. Лично, представляешь?», «Что в нём такого выдающегося?», «Повелитель распорядился, чтобы у него были лучшие доспехи, чем это только он заслужил подобное снисхождение?», «Стал любимчиком и теперь, наверняка, нос задрал, думая, что все дороги перед ним открыты».
Сучьи псы! Как ещё языки не поотсыхали столько болтать?
Арон и сам не понимал, что в конце концов происходит, и как он оказался здесь: стоя в ожидании и перекидывая из одной руки в другую тяжёлый меч. Лучше бы он батрачил всю свою несчастную жизнь на какого-то зажиточного купца, отбывая свою прискорбную участь, чем бегал по арене, словно дрессированный зверь, грозясь в любую секунду попрощаться со своей душенькой.
А ещё этот император. То ли судьба оказалась
А ещё Арон не мог избавиться от чувства вечного напряжения, как только Марк появлялся в поле его зрения, – а это происходило довольно часто, учитывая то, что Чон, как личный раб, был сослан в тренировочный лагерь, который является прямой пристройкой к императорскому дворцу. Тренируясь с товарищами, пока пот ручьём стекал по мускулистому смуглому телу, а волосы слипались от влаги, Чон не раз ловил на себе отрешённый взгляд Аврелия. Он стоял на своей излюбленной веранде с до ужаса холодной и – Арон никогда не признает, что ещё и привлекательной – ухмылкой, расслабленно лакая сладостное вино, и неотрывно наблюдал за тяжело дышащим рабом. И черноволосый смотрел в ответ: без страха и переживаний, дерзко и долго, до тех пор, пока один из них не прервёт зрительный контакт.
За такое уже было положено валяться бездыханным телом на дне смердящей ямы трупов, но Марк, кажется, не только не собирается наказывать простолюдина за такую вольность, он будто забавляется. Играет с Ароном, как маленький ребенок – с деревянным мечом. И не понятно, кто в итоге из этой безмолвной схватки выходит победителем, а кто – проигравшим.
Ясно лишь то, что Марк грациозным взмахом руки салютует мужчине бокалом, когда Чон смотрит особенно долго, грозно и злобно, и то, что сам Арон ощущает странное давящее чувство в груди, как только перед глазами является выточенная фигура Аврелия, и непроизвольно засматривается на тонкие лодыжки в золотых лентах, да пшеничные волосы, что напоминают игривые лучи солнца пряного ясного утра.
Конец ознакомительного фрагмента.