За гранью времени. Курская дуга
Шрифт:
Но вряд ли напуганный Вагнер понимал это. Оставалось только воспользоваться ситуацией.
Везденецкий стрельнул по фрицам, загнав их в укрытие, а сам скатился по склону и со всех ног рванул к ближайшему переулку. Оставалось надеяться на трусость Вагнера. Он же не дурак бежать туда, где во всю колошматили из автоматов.
Или дурак?
Если дурак, то плохо, и действовать придется по плану более сложному.
Однако, в этот раз, удача оказалась благосклонной. В проеме переулка Везденецкий увидел улицу, трупы фрицев,
Тут-то Везденецкий его и подловил. Выскочил наперерез, как чертик из табакерки, схватил за грудки и утянул в переулок.
— Папа! — закричал Герман, вцепившись отцу в ногу. — Стойте! Куда вы его тащите?!
— Ты сейчас прикажешь своим прекратить огонь, — мрачно произнес Везденецкий в лицо Вагнеру. — И мы с тобой мило побеседуем.
— Х-хорошо, — стушевался Вагнер.
— Молодец.
Везденецкий ткнул Вагнера автоматом в спину, и они зашагали прочь из переулка, оказавшись на улице. Тут же стрелок броневика повернул башенку на Везденецкого, но, завидев командира, стрелять не стал.
— Всем прекратить огонь! Мы будем вести переговоры!
А тут и немцы подоспели с автоматами наперевес, но единственное, что им оставалось, так это бросать на Везденецкого взгляды полные ненависти.
— Не стрелять, — Вагнер выставил перед собой ладони, успокаивая людей.
— Но господин Вагнер…. Он перебил кучу наших людей. Неужели вы дадите ему уйти? — воскликнул немецкий Лейтенант. — Он убил Генриха, убил Альруса и Арна! Он убил наших друзей!
Если заварушка продолжится — отбиваться будет нечем. Везденецкий еще за газиком расстрелял последний магазин.
— Да мне плевать! — рявкнул Вагнер. — Я сказал — прекратить огонь!
— Яволь, — помрачнел Лейтенант, но приказ Вагнера ему точно не понравился. Показалось даже, что он вскинет автомат и пристрелит собственного коменданта, но этого не произошло.
— Мы уходим, — велел Везденецкий. — Нас не преследовать. Или я уничтожу герра Вагнера вместе с сыном.
Лейтенант только блеснул гневливым взглядом, шумно и злобно выдохнув через нос.
Они скрылись в переулке, и Везденецкий спросил:
— Где живет твоя прислуга? Знаешь?
Вагнер кивнул.
— Идем туда, — сказал Везденецкий.
Только сейчас Везденецкий заметил, что Герман сжимал в ладонях деревянную лошадку Кати. Они остановились в тусклом свете уличного фонаря, и Герман удивленно глядел на руку, протянутую русским диверсантом.
— Отдай, пацан. Это не твое. Это то, что твой папаша забрал у ребенка, которого потом отправил умирать в концлагерь.
— Хорошо, — печально ответил Герман, и отдал игрушку. Везденецкий сунул ее в подсумок.
— Ты же говорил, что тебя раздражают глупые детские фантазии, — с усмешкой спросил Везденецкий. — Зачем твоему сыну игрушки?
— Это….
– замялся Вагнер. — Это мой
— А русские дети чем хуже? — провоцировал Везденецкий. — Молчишь? Немецкую политповесточку боишься озвучивать? Ссышь, когда страшно?
— Герр, прошу вас….
— Идем, — Везденецкий грубо потянул Вагнера за воротник.
— Пожалуйста, не обижайте его! — слезно попросил Герман, и поплелся следом.
Они прошли по короткой аллее, преодолели несколько дворов и оказались на месте.
Прислугу Вагнера поселили на краю города, в скромном частном домике. Свет керосиновой лампы слабо трепетал в небольшом оконце, из трубы поднимался едва заметный черный дым, во дворе залаяла собака, почуяв незнакомцев. Ничего удивительного в жилище не было, кроме одного. У невысокого каменного заборчика был припаркован немецкий армейский внедорожник, а на проржавевшей зеленой калитке висела табличка с немецкой надписью: "Я здорова!".
Двор был под навесом, так что не получалось разглядеть, что там внутри. Слышался только лай собаки, но затем хлопнула входная дверь и кто-то грохнулся на землю. Встал, отряхиваясь и изрыгая забористую немецкую ругань.
— Открывай! — разозленный немец ломился в дверь, стучал по ней кулаками. Пьян он был в усмерть. — Я убью тебя, тварь! Я заплатил тебе деньги! Заплатил!
— Уходите! — это Мишка кричал, в доме. Так громко, что даже через стены было слышно. — Пожалуйста, не трогайте маму!
У Везденецкого дыхание перехватило. Он понял, что это за табличка, и понял, чем занималась хозяйка дома. Он знал, какой страх за себя и ребенка ощущала беззащитная женщина. Знал, что Мишка боялся за жизнь матери. Знал, каково ребенку чувствовать удушающее бессилие перед злобой разъяренного пьяницы, и не собирался отпускать немца просто так.
Калитка легко поддалась, замок без проблем сорвался. Напротив, пришлось прилагать усилия, чтобы не вырвать ее с петлями. Во дворе не было ничего, кроме полуразобранного мотоцикла да ящика, на котором стояли банки с закваской и консервами. Разгоряченный немец на грохот и металлический скрежет не отвлекся, а упорно пинал дверь, изрыгал проклятия, брызгая слюной. Пинками из ветхой облицовки двери выбивало щепки, дверная ручка едва не вываливалась из замка, со стены, около дверной рамы, откалывалась штукатурка.
— Эй, шакал, — хмуро изрек Везденецкий, глядя на немца.
Тот расширил от удивления глаза, гневно засопел ноздрями, и медленно обратил на Везденецкого взгляд.
— Да как ты смеешь….
– он трясущимися руками пытался расстегнуть кобуру с пистолетом. — Расстрел на месте!
Но не успел он и за рукоятку взяться, как Везденецкий схватил с коробки консервную банку и с такой силой швырнул ее в морду немцу, что тот взвизгнул и повалиться навзничь. Он схватился за лицо, ворочался из стороны сторону, жутко стонал от боли.