За короля и отечество
Шрифт:
В противоположность canabaeкрепость поддерживалась в образцовом порядке. А может, ее отремонтировали раз, зато на совесть. Наружное кольцо укреплений состояло из лабиринта ям и рвов, на дне которых торчали вкопанные в землю заостренные колья. Внутри этого кольца располагалось еще пять узких концентрических рвов — все вместе это напоминало гигантскую мишень. На дне этих рвов с совершенно отвесным внутренним откосом росли колючие кусты — по виду боярышник. Для того чтобы миновать этот пояс заграждений, неприятелю пришлось бы одолеть футов двадцать пять — тридцать колючек, и все под огнем со стен.
Внутри колючих заграждений находилось еще два глубоких,
Каким бы усталым ни чувствовал себя Стирлинг, какой бы темной ни была ночь, это не помешало ему разглядеть, что стена охраняется усиленным составом караульных. Будь он нападающей стороной, он бы дважды… да что там, трижды подумал, прежде чем пробовать оборону крепости на прочность. Возможно, саксы рассчитывали выманить войско Арториуса на открытую равнину, разоряя разбросанные по округе мелкие деревушки? Стирлинг, во всяком случае, не видел другой разумной тактики в условиях отсутствия пороха и артиллерии. Уж наверняка саксы тоже подумали об этом — или подумают сразу по приезде Куты. Да и Арториус, если он хотя бы вполовину тот тактик, каким представлял его себе Стирлинг, не мог не учитывать такой возможности.
Чего Стирлинг не ожидал совершенно — так это благоговейного страха, с которым он проезжал узкий охраняемый вход в военную цитадель Арториуса. Странно: ведь он, в конце концов, привык жить, работать и даже делать покупки в домах, возраст которых составлял не одну сотню лет. И он бывал в Стоунхендже, который уж куда как старше этих укреплений — на несколько тысяч лет. И все же он не мог отделаться от этого странного, восторженного чувства древности, которую он ощущал все сильнее с каждой новой деталью.
Въезд в крепость начинался с короткого искривленного отрезка стены заставившего их некоторое время ехать вдоль основной стены под прицелом часовых с обеих сторон. Потом стена повернула на сто восемьдесят градусов, образовав вытянутый S-образный коридор, и им пришлось ехать в обратном направлении. Будь они неприятелем, это дало бы защитникам крепости вдвое больше времени на обстрел. Подобный прием применялся и позже, в средневековых замках, но уже в интерьере, — и доказал свою эффективность.
Когда они миновали наконец ворота, взгляду Стирлинга открылся небольшой городок из красного песчаника: казармы, конюшни и строения, назначения которых смертельно уставший Стирлинг даже не пытался угадать. Широкая — футов сто двадцать, не меньше, — улица опоясывала их по всему внутреннему периметру стены; крутые лестницы вели с нее на башни и галереи. Отряд свернул по этой улице налево и двигался по ней еще ярдов четыреста, пока не доехал до угла — как понял Стирлинг, наиболее выступающей оконечности крепости.
Трепещущее пламя расставленных с равными интервалами факелов освещало надписи на углах зданий. Та улица, по которой вел свой отряд Арториус, называлась Via Quintana.Совершенно очевидно, на протяжении последнего столетия кто-то не раз обновлял краску аккуратно писанных латинских букв. Бритты цеплялись за свое римское прошлое с типично кельтским упорством.
Стирлинг со счастливым вздохом передал поводья своего коня конюшенному мальчишке и сполз с седла на твердую землю. При этом
Отпустив седло, Стирлинг не упал, но ему пришлось строго окликнуть Анцелотисовы ноги, прежде чем они соизволили перевести его через двор. Арториус повел их в принципиумКэрлойла, самую большую постройку крепости — длинный каменный прямоугольник, узкая сторона которого выходила на Via Quintana.Солдаты из охраны Арториуса, кавалеристы Гододдина и Стрэтклайда расходились по другим зданиям — предположительно казармам, не забыв перед этим позаботиться о своих лошадях.
Девочка лет двенадцати или тринадцати с темными кудряшками и темными, не по возрасту взрослыми глазами придерживала дверь, пропуская их внутрь. Что такого успела повидать она за свою жизнь? Одиннадцать уже одержанных Арториусом побед над захватчиками из разных стран. А сколько детей вроде этой девочки уже погибли за это время? Но уж конечно, меньше, чем погибнет еще, если не остановить Бренну МакИген.
Комната предстала его взгляду в багровых тонах: и сквозь пелену усталости, и благодаря дымному свету факелов, да и песчаник, из которого были сложены стены, имел красный оттенок. Помимо факелов помещение освещалось римскими масляными лампами — каменными и глиняными. В огромном, расположенном в центре залы очаге догорала груда углей. Мраморный квадрат очага размером никак не меньше четыре на четыре фута и глубиной дюймов двенадцать неожиданно напомнил Стирлингу детскую песочницу. Очаг явно строился в дополнение к центральному отоплению: нелишняя деталь в промозглые шотландские зимы. Небольшая армия женщин одновременно готовила на переливающихся багровыми отсветами углях самую разную еду. Дым уходил сквозь большое отверстие в потолке, напомнившее Стирлингу комплювийв римских атриумных виллах, только здесь оно было, конечно, меньше и накрывалось сверху от дождя и снега защитным колпаком. Столы и лавки окружали очаг со всех сторон, образуя не круг, а двенадцатиугольник. Усталые путники плюхались на ближние к огню лавки в надежде отогреться.
По залу бесшумными тенями скользили слуги в бесформенных суконных куртках и балахонах. Языки огня взмыли выше — кто-то подбросил в очаг дров. В зале стало светлее, и Стирлинг смог лучше разглядеть обстановку. Большая часть мебели была сколочена из грубых досок — в конце концов, и зала, и весь дом предназначались военным. Впрочем, у одной из стен стояли массивные деревянные кресла, украшенные довольно неплохой резьбой. Если это и был Камелот, по части эстетики он разочаровывал.
И все же витал в этой зале дух какого-то волшебства — словно Стирлинг оказался в музее, населенном духами, до которых не дошло, что они давным-давно умерли. Он потер глаза и постарался собраться с мыслями. В этой борьбе с эмоциями он как-то пропустил появление в зале еще одной женщины. Первым, услышав ее голос, очнулся Анцелотис. Тейни, племянницу Анцелотиса и королеву Рейгеда, нельзя было назвать красавицей, но взгляд ее зеленых глаз завораживал, и если с губ ее хоть раз сорвалось грубое слово значит Стирлинг ни хрена не понимал в людях.