За кулисами
Шрифт:
Но я напрасно не принял в расчет мнение киски. Пауль бросил один–единственный взгляд на свою миску. А потом посмотрел на меня взглядом, говорящим: «Ты же это не всерьез?» и задрал хвост, как Эффенберг оттопыривает средний палец. Кот даже не прикоснулся к корму.
Итак, я снова отправился в супермаркет и загрузил в тележку весь ассортимент Вискаса из тунца.
Так прошло несколько дней. Ни следа благодарности, Пауль продолжалпакостить мне. Тогда мне стало ясно: это, должно быть, Паулина.
Я даже пальцем к ней не прикоснулся. А потом она начала шипеть
Собственно, я с большой охотой послал бы ее к черту. Но у Паулины была одна маленькая милая дурная привычка. Дело в том, что она старательно и с упоением гадила в цветочные горшки нашей соседки наискосок слева. Докторши из Германии. Настолько глупой и чванной, что она заслужила наказание.
Так что теперь она много времени проводила, занимаясь покупкой новых растений, потому что старые таинственным образом подыхали. Каким наслаждением было смотреть, как она, нацепив на нос очки от Шанель, рылась в дерьме, пересаживая цветы. Я обожал глазеть на это. В душе я обещал Паулине вознаграждение — пять дополнительных порций Вискаса.
Наш союз закончился жарким вечером на балконе. Я заснул в шезлонге, потому что в спальне было слишком жарко. Именно этой ночью Паулина решилапровозгласить между нами дружбу и приласкаться ко мне. Конечно, во сне я этого не понял. Ночью я повернулся. И сто шестьдесят шесть фунтов живого веса навалились на шесть. От страха Паулина изо всех силвцепилась мне в бедро.
Конец истории: мне пришлось сделать уколпротив столбняка. Кис–кис начинала шипеть каждый раз, когда видела меня. Зато я, по крайней мере, стал единовластно распоряжаться своим шезлонгом.
В конце концов, однажды утром Паулина исчезла.
Как я спас Бемби. И отправил Дональда Дака в утиные райские кущи.
Для меня не существует ничего более трогательного, более прекрасного, чем маленький очаровательный пятнистый олененок. Существа, состоящие практически лишь из огромных, с тарелку, карих глаз. Вы же знаете, мне нравятся брюнетки. Каждое лето я вижу множество оленят на своих ста тысячах квадратных метров леса и луга в Тетенсене. Это чертовски здорово. Мой личный сад — эдем для Бемби. Но к сожалению, малыши часто остаются сиротами, если мамочкам невольно случается познакомиться с автомобилями или уборочными комбайнами.
Разумеется, беспомощные оленята зовут матерей. Потому что без молока они умрут. Эти крики о помощи звучат как плач человеческих детенышей. Они рвут сердце на части. Слушая это, ты сходишь с ума.
И если ты Дитер Болен, то тебе не остается ничего другого, кроме как поднять какую–нибудь крошку–лань и отволочь домой. Даже если тебе ее жаль. Дело в том, что если ты разок прикоснешься к Бемби, а мать детеныша просто немного опоздает, она не заберет назад дитя, из–за того, что оно пахнет человеком. Итак, тебе придется часами слушать стоны, прежде чем ты уверишься, что косуля, ответственная за воспитание
Принеся домой дрожащее горячее бархатное тельце, я становился перед следующей громадной проблемой: оленята так малы, что не могут самостоятельно какать. Не даром мама постоянно вылизывает под хвостом у детеныша: только тогда Бемби в состоянии «освободиться», как говорят охотники. Такое «А-а» по заказу природа придумала специально для защиты малышей: мама просто–напросто съедает — бррр! — все запахи. Так что никакой хищник не может взять след.
Вотв этом и состоит героический вклад Ди — Ди Спасителя Косуль:
Я делаю, как мама–косуля и долго и неумело вожусь с обрубком коротенького хвостика. Через 10 минут на газон с сочным звуком «Пфффт–брррт!» несется содержимое кишечника. А Бемби смотрит на меня с блаженствоми обожанием во взоре.
К сожалению, каждый раз в этот момент появляется лесник. И забирает моего маленького сиротку. А мне на память остается на газоне двести грамм оленьего а-а. Эх!
Но никто не подумает сейчас: что это нашло на мачо Болена? Может, он становится сентиментальным на старости лет? Вот вам темное пятно из моего прошлого в отношении к животным:
Восемь лет тому назад я с детьми — тогда им было девять, шесть и пять лет — отправился понаблюдать за утками на Вейер, за Дувенштедт. Утки находились метрах в тридцати от нас. Три Дональда Дака спокойно и неторопливо проплывали круг за кругом. Как скучно!
«Давай, папа, устрой представление! Сделай так, чтобы они полетели!» — требовали мои карлики.
Ну, ясно, подумал я. Почему бы и нет? Просто кинь туда камень. Тебя же никто не видит. Зверушки слишком заплыли жиром. Движение пойдет им на пользу.
Я поднял голыш и швырнул его изо всех сил. Меня беспокоило только то, что я могу посрамиться перед детьми: как уже было сказано, селезни находились метрах в тридцати.
Камень как по маслу скользнул по водной глади с энергичным шлеп–шлеп.
Две из трех уток взмыли вверх с возмущенным кряканьем. А их кореш номер три — нет; он внезапно перевернулся в воде ластами вверх. Наверное я — во дела! — попал ему по чайнику. Что за феноменальная дальнобойность! Я только собирался слегка возгордиться собой, как Мариелин, моя младшая, дернула меня за рукав: «Эй, папа? Уточка спит?»
Я ответил поспешно: «…Ох! Да–да! Они так спят!»
В тот самый миг вернулись два других селезня, сели на поверхность пруда и принялись толкать клювами своего приятеля. Но он только глубже погрузился в воду.
Ребенок Болена, разумеется, может сложить один и один, и получит в результате два. Вдруг оказалось, что их папа — убийца уток: «Эй, уточка вовсе не бай–бай!»
Я счел это полным педагогическим поражением. Я вцепился в детей и потащил их к ближайшему киоску с мороженым, а потом купил им столько шариков мороженого, что они не могли даже «папа» сказать. И кроме того, я подключил печатный станок и увеличил каждому сумму на карманные расходы. Деньги за молчание платит не только мафия.