За морем синичка не пышно жила
Шрифт:
Лялька стоит соляным столбом, даже дышать боится. На неё ещё никто никогда не кричал, да ещё так.
– Что ты вылупилась?
– вслед за мамой шипит на неё тётя Таня.
– Сказано: убирайся! Вот и вали отсюда!
Лялька втягивает голову в плечи и уходит в другую комнату. Она слышит, как мама продолжает жаловаться подруге на несправедливость судьбы, на ребенка, из-за которого трудно будет выйти второй раз замуж, на ненавистную деревню и необходимость хлопотать из-за детского сада.
Лялька не всё понимает, но главное - что именно она источник всех бед - уясняет четко. Взгляд падает
"Если бы бабушка была рядом!" - крутится в голове единственная мысль. "Если бы бабушка была рядом, я бы всё объяснила!" Оставаться в доме, слыша мамины рыдания и ругать тети Тани, нет никаких сил. Лялька в нерешительности какое-то время топчется на месте, а затем тихонько выскальзывает на улицу и бредёт куда глаза глядят, крепко прижимая Принцессу к себе. В конце деревни ей слышится чей-то далекий окрик, но она не оборачивается, целиком поглощённая собственным горем, не обращает внимания на ветер, горстями кидающий в лицо колючие снежинки, на приближающиеся сумерки.
Кладбище тракторов не кажется таким страшным как летом. Лялька идет в сторону ржавых остовов, не замечая, как зачерпывает валеночками снег. В кабину знакомого бульдозера она вскарабкивается с трудом - мешает пальто, да и повязанный поверх него пуховый бабушкин платок ловкости не добавляет. Она кое-как счищает снег с сиденья и устраивается на нём.
Лялька вспоминает, как ей снился сон про поле и бабушку. Странно, но вспомнить бабушкино лицо она не может, как ни старается. Седые волосы помнит, платок с синими розами помнит, ласковые руки помнит, а лицо... На глаза снова наворачиваются слёзы и, кажется, так и застывают на щеках.
Если бы бабушка была рядом, она бы поняла, что Лялька ни в чем не виновата. И можно было бы уткнуться ей головой в живот, почувствовать на плечах тепло рук и ничего-ничего не бояться.
Или все-таки виновата? Ведь мама сказала, что виновата! И не только в смерти бабушки, но и во всём остальном. Лялька не знает в чём остальном, но на душе становится совсем скверно.
Холод каким-то неведомым образом заползает сквозь пуховый платок под пальто и в варежки. Тело начинает бить противный озноб. Лялька знает: чтобы согреться, нужно встать и хорошенько попрыгать, но продолжает сидеть, вытирая слезы. Прикасаться варежками к щекам противно - на шерстинки налипли ледышки и больно царапают кожу.
Холод отступает так же внезапно, как и пришел. И начинает хотеться спать. И обледеневшие ресницы слипаются, не давая смотреть. Да и смотреть уже не на что - смеркается. Лялька послушно закрывает глаза и ждёт, что вот-вот снова увидит себя на тракторе, и снова будет бежать ей навстречу бабушка, и вот тогда точно-точно Лялька рассмотрит и крепко-накрепко запомните её лицо.
Но вместо поля ей почему-то снится их дом, в котором много-много народа, как во время поминок. Снится утешающий её Пашка. Где-то на заднем плане басит дядя Миша, держась рукой за лоб, хотя никакой притолоки рядом нет. И мелькает ещё много-много разных лиц и слышится много голосов.
Она улыбается и говорит Ляльке: "Я тебя очень-очень люблю и никогда не покину!" И Ляльке хочется ей рассказать, что она вовсе не жадина, что она непременно дала бы тёте Тане куклу, будь у той чистые руки, что она не хотела ничего плохого. Но бабушка вдруг сердито хмурится и строго грозит ей пальцем, а в другой руке у неё обнаруживается пучок крапивы. От испуга Лялька сразу просыпается и понимает, что голоса ей вовсе не снились. Что в темноте её действительно зовут по имени. И Пашка, и дядя Миша, и мама, и даже тётя Таня. И голоса у них какие-то испуганные. И тогда Лялька из последних сил кричит им, что она здесь, вот тут, в кабине. Каким-то чудом тихий Лялькин писк слышат, кто-то хватает её за плечи и сильно трясет. Кажется, это Пашка. Она пытается раскрыть глаза, но ресницы смёрзлись намертво. А потом дядя Миша поднимает её на руки.
– Э-эх, хомяк, хомяк, как ты нас напугала!
– рокочет он укоризненно и радостно одновременно. Затем он сердито прикрикивает на маму, начавшую было ругать Ляльку, а тетю Таню вовсе отправляет куда-то очень далеко. Лялька и деревни-то такой не знает.
А потом он несет Ляльку домой. Ехать у него на руках удобно, снова начинает клонить в сон, хотя идет дядя Миша очень быстро, даже вон запыхался немного. Спать он Ляльке не даёт, трясёт её, заставляет отвечать на какие-то глупые вопросы. Лялька обнимает его онемевшими руками и возмущённо шепчет в ухо:
– Я же уже говорила, я никакой не хомяк, я - птица-синица!
***
– Ба-а-абушка!
– раздаётся из-за приоткрытой двери детской.
– Бабушка, расскажи сказку!
– Ты почему не спишь?! Да ещё и сестрёнку разбудишь сейчас!
– Как же, разбудишь её, - недовольно бурчит Саша.
– Мама говорит, её пушками не добудиться.
И вновь жалобно просит:
– Ну, ба-а-абушка!
– Вот же ты надоедливый, - улыбается Лялька.
– Неужели за день не начитался?
– Это все не то, - отвечает внук.
– Мне твои сказки и стихи больше нравятся.
Лялька вздыхает, выключает компьютер, прихватывает по дороге недовязанный носок и заходит в детскую. Вера крепко спит, разметавшись на постели. Бабушка осторожно поправляет ей одеяло, затем присаживается в изножье Сашиной кровати.
– За морем синичка не пышно жила, - начинает она нараспев знакомое стихотворение. Теперь-то Лялька выросла и знает его концовку.
– Не пышно жила, пиво варивала...
В детской слышен лишь её тихий голос, посапывание Веры, да тиканье спиц.
– Бабушка, а как ты в темноте вяжешь?
– шепчет Саша.
– Ведь ничего не видно!
– А у меня спицы волшебные, мне главное их в руках держать, а вязать они сами будут, - вновь улыбается Лялька, укладывает внука обратно на подушку и накрывает одеялом.
– Ну вот, сбил меня, придётся заново начинать!
Саше очень хочется услышать конец стихотворения. Сколько раз бабушка его ни читала, конца он так и не знает, как ни кремнится, всякий раз засыпает самым позорным образом.