За нами - Россия!

Манасыпов Дмитрий Юрьевич

Штурмбаннфюрер резко прикрыл рот начавшему поднимать голос инженеру и спокойно ткнул того в район левой стороны груди двумя пальцами. Дитриха согнуло пополам от нахлынувшей боли.

– Будешь так громко говорить – сверну шею, – спокойно проинформировал эсэсман. – Ответишь на вопросы, и полностью свободен. Все понял?

– Да, господи, да!!! – Дитрих поднял на него глаза с навернувшимися после удара слезами. – Но зачем бить?!! Что мне вам сказать?

– Когда

старт ракеты? Кто основные пассажиры? И что было в качестве груза, который был доставлен фон Нойстицем? – Офицер чуть наклонил голову в сторону, внимательно наблюдая за Дитрихом. – И лучше не ври.

– Старт в… – Дитрих замолчал, наконец-то поняв, где он находится.

Один из переходов между ярусами второго технического этажа. Низкий бетонный потолок. Капли конденсата, бегущие по стенам от труб. Пучки толстых кабелей в изоляционной оплетке. Место, в которое дежурный техник заходит всего два раза за сутки, так как здесь просто не может произойти ничего случайного. Но почему эсэсовец затащил его сюда? А может?! Дитрих уставился на «черного»:

– Кто вы?

– Догадался? – Эсэсовец хмыкнул. – Ну да, шпион. И мне нужны данные, которые есть только у тебя. Извини, но к командиру базы и его заместителю я добраться не смогу. Так что у меня есть только ты. Советую ответить. Сам понимаешь – время у меня есть. И ты можешь умереть быстро и безболезненно, а можешь достаточно долго. И страшно.

Дитрих молчал. Он уже понял, что живым ему отсюда не выбраться. Кто такой сидевший перед ним офицер, ему было уже без разницы. Это не какая-то очередная проверка СД, так как Нольке прошел все степени посвящения в государственный секрет, связанный с проектом «Ковчег». И сейчас ему самому выбирать, что его ждет впереди. Но…

– Меня будут искать. И выбраться вам отсюда не удас…

– Ты уверен, Дитрих? – «Штурмбаннфюрер» улыбнулся. – Ты ведь оставил своему сменщику записку о том, что тебе просто необходимо выспаться. И ближайшие часов шесть никто к тебе в комнату не сунется. Ведь у тебя, лучшего инженера здесь, все работает как часы, без сбоев и отставаний. К чему тебя кому-то будить? А по поводу того, чтобы выбраться… Я попробую. И тебя это волновать точно не должно. Будешь говорить? Нет? Ну, как хочешь.

Дитриху, лежащему на полу и связанному по рукам и ногам, было не видно, что тот делает. Что-то звякнуло. Потом раздался хрустящий звук, который бывает, когда ломается стекло от ампул. В спертом воздухе помещения разнесся резкий медицинский запах.

Через штанину Дитриха что-то укололо. Через минуту в висках резко застучало, и он с ужасом понял, что «эсэсовец» начинает двоиться, и его голосу, который колоколом раздавался в голове Нольке, нет никакой возможности сопротивляться. Дитрих услышал вопрос, почувствовал, как шевельнулись его собственные, разом пересохшие губы и язык, и он начал говорить…

Внедренный советский

агент, только что свернувший шею бывшему старшему технику полка «Бранденбург», бежал по одному из коридоров. Нужно было добраться до канализационного коллектора, находившегося впереди. Нужно было успеть… Экономично вдыхая и выдыхая, он стремился вперед, понимая, что не сможет справиться с теми, кто его преследовал.

Далеко позади, высекая бетонную крошку с полов, вслед ему неслись массивные, с красными огоньками глаз, смазанные тени в длинных плащах, с громоздкими, крупнокалиберными автоматами в руках. Специальные дыхательные маски на лицах, с гофрированными хоботами шлангов, тянувшимися откуда-то из-за плеч, не выдавали наружу ничего. Лишь изредка приоткрывался резиновый клапан, выпуская наружу свистящий клубок зеленоватого газа.

Чуть позже

В небе над Берлином постоянно грохотало. Небо было задернуто густыми облаками, созданными дымом и пылью, вперемежку с битой крошкой от зданий.

Медленно, но верно, силой ломая последние рубежи обороны, входили в столицу советские войска.

Аккуратно вкатывались на некогда чистенькие берлинские улочки танки с красными звездами на башнях, настороженно поводя по сторонам хоботами орудий. Важно и неторопливо, переступая конечностями ходовой части, подходили артиллерийские платформы. Вжимаясь в стены, укрываясь за поваленными деревьями и телефонными будками, черными остовами автомобилей и бронетехники, шла штурмовая пехота.

Армия, прошедшая ногами полмира, разбитая и поднявшаяся с колен, несшая в сердцах слезы и злость, занимала город, который когда-то уже брали их далекие предки, надававшие пинков под зад заносчивому пруссаку Фридриху, прозванному Великим.

Они шли вперед, с боями прорываясь к сердцу германской столицы, двигаясь туда, где, как обложенные в берлогах медведи, их ждали те, кто принес огонь на земли их Родины.

Но в рейхсканцелярии уже не было того старика, чей профиль знал каждый советский солдат. И там не было высокого, с тремя подбородками пузана в белом мундире. Но солдаты не знали этого, они просто шли вперед, надеясь как можно скорее завершить эту проклятую, до колик в животе осточертевшую суку войну.

И лишь в Екатеринбурге, за высокими стенами нового здания Правительства в беззвучной злобе рисовал на бумаге чертиков уже почти проживший всю свою долгую жизнь седой невысокий человек с густыми, прокуренными усами. Он знал все то, что было недоступно командирам, бросавшим своих людей на штурм.

Знал и ничего сейчас не мог сделать.

И именно тогда, когда в наконец-то очистившемся небе над Берлином, ветер рвал красный флаг, Он поднял трубку телефона экстренной правительственной связи:

– Вызвать ко мне…