За несколько стаканов крови
Шрифт:
— Доброй ночи, Воевода, — сказал, подойдя к нему, Персефоний. — Мне назначена аудиенция…
— Бумагу, — коротко потребовал призрак. Изучив подпись, махнул рукой: — Следуй за мной.
Воевода провел Персефония через бальный зал, где уже горели тысячи свечей. Походка у него была строевая — быстрая и четкая, а вид настолько внушительный, что полупрозрачность его делалась незаметной, и перед ним невольно расступались, словно опасались столкновения.
Воеводу поминутно отвлекали.
— Эльфы требуют по сто рублей каждому! — сообщил другой призрак, указывая
— Не скупиться!
Тощий упырь с жезлом распорядителя празднеств упрекнул:
— А я говорил, что нужно купить иллюминирующую пыльцу! Еще не поздно отправить слуг…
— Средств не разбазаривать!
— Господин Воевода, не отомкнуть ли Западный зал? Поставим там ломберные столы…
— Отмыкай, ставь.
— Но там паркет не натерт…
— Это — к Антимахе.
— Сударь, сударь, чашки-то, чашек не хватает! — поделилась кикимора в кружевном переднике.
— К Антимахе!
— Нужно вызывать дневных слуг, но за чей счет…
— К казначею!
— А фрукты…
— К Антимахе!
— Красные ковровые дорожки немодны, а розовых не хватает!
— К черту!
Наконец бальный зал остался позади, Персефоний очутился в малой гостиной на втором этаже, где сидели в глубоких креслах, возбужденно переговариваясь, шесть или семь упырей. Персефоний никогда не был в этой части дворца, но догадался, что за дальней дверью расположены личные покои Королевы.
— Жди здесь, твоя очередь третья, — сказал Воевода.
— Прошу прощения, сударь, я не вполне понял…
— Чего тут не понять? Сейчас у Королевы совещание по социальным вопросам, потом она будет принимать просителей. Всех вас вызовут по очереди, твоя — третья. Третья — это сразу после второй, — ехидно добавил он и удалился.
Персефоний разместился в одном из кресел. Упыри, прервавшие оживленный разговор, поинтересовались, что за вопрос у него к Королеве.
— Я не хотел бы обсуждать это до аудиенции.
— А-а! — разулыбались упыри.
Почему-то ответ Персефония все понимали одинаково:
— Какая-нибудь очаровательная красотка изъявила желание остаться с тобой навеки?
— Надеюсь, не оперная певичка? У нас их уже переизбыток, даже неудобно: из оперного театра жалуются, что вынуждены перейти на ночной режим…
— Сколько ни учи молодежь, она все на те же грабли наступает! Неужели не понимаешь: она сейчас хочет молодость сохранить, готова тебе всего наобещать, лишь бы обратил, а потом начнется: там родные мрут, там любимый цветок засох, дом снесли, улицу булыжником выложили, глаза бы ее этого не видели, а во всем ты виноват, кровопийца проклятый…
— Нет, господа, у меня другое… — проговорил Персефоний, но тут раздался новый голос.
— Вы правы, господа, нет повести банальнее на свете! — промолвил сидевший в центре упырь с гладко прилизанными волосами и массивным кольцом на пальце. Кажется, до появления Персефония всеобщий интерес был сосредоточен на нем. — И все равно она повторяется и повторяется… В своей новой книге
— Ах, какая прекрасная идея! — заговорили все.
— Думаю, мне удастся раскрыть глаза ночному обществу на истоки этой проблемы.
— Расскажите нам, сударь!
Убедившись, что интерес окружающих вновь обратился к его персоне, прилизанный с кольцом приосанился и начал излагать:
— В центре сюжета — Он и Она. Они принадлежат к разным мирам, но однажды встречаются, и между ними вспыхивает священное чувство любви…
Среди упырей нечасто попадаются творческие личности, и в другое время Персефоний с удовольствием послушал бы писателя, но сейчас он был слишком взволнован предстоящей встречей с Королевой. Не зная, чем себя занять, он потянулся за газетами, разложенными на журнальном столике, и стал их просматривать, вполуха слушая литератора.
В Кохлунде выходило много газет, и давно уже нельзя было сыскать разумного, который ухитрился бы следить за всей прессой графства, несмотря на то что оппозиционная печать отсутствовала в принципе. Две трети газет были проправительственными — но не существовало в природе такого вопроса, по которому они сошлись бы во мнениях. Ибо в правительстве, как отмечали наиболее деликатные обозреватели, «отсутствовало единство».
Господи, ну конечно, о каком единстве может идти речь при трех основных противоборствующих лагерях и доброй дюжине промежуточных группировок, которые в общем поддерживают тот или иной лагерь, но не успевают следить за всеми телодвижениями лидера, и порой их так заносит, что заявленная поддержка оборачивается сущим вредительством!
Все передовицы были посвящены приближающемуся военному параду. Газеты, лояльные по отношению к Перебегайло, парад хвалили — как водится, по разным, иногда противоположным, причинам. Издания, выражающие точку зрения «пана гетмана, графа Кохлунда, его величества вице-короля Накручины и прочая и прочая», вроде хвалили, но так ехидно, что отдавало хулой. Газеты Дульсинеи парад ругали ругательски, но вразлад: одна критиковала за разбазаривание бюджетных средств, другая за то, что «поздно спохватились» и т. д.
Но если над первыми полосами газет можно было посмеяться, то от вторых просто оторопь брала. Давно не читавший периодики Персефоний, конечно, слышал о разоблачительных процессах в рядах герильясов, но только сейчас, читая списки арестованных и осужденных, начал понимать размах кампании. Тучко поступил мудро, уйдя за границу! С его-то отношением к установившимся порядкам он бы мигом попал в число внутренних врагов и прочих «саботеров победы».
Персефоний стал листать последние страницы, надеясь найти что-нибудь без политики. Взгляд его сразу остановился на заголовке «Томас Бильбо — друг или враг?» Текст сопровождался снимком, на котором группа разумных на знакомом кладбище стаскивала с пьедестала знакомый монумент. И лица в толпе попадались знакомые, но Персефоний не сразу поверил своим глазам, разглядев водяного Плюхана и полевика Шароха — они, похоже, руководили мероприятием.