За них, без меня, против всех
Шрифт:
– Призраки?
– Да, синьорина, призраки, – уверенно повторил Давиде. – Их полно здесь, на Либертине. Они не могут уйти – и хотят быть услышанными. Несчастные психи слышали их голоса… Злые голоса, взывавшие к ним с того света! Каждую ночь, когда санитары приковывали их к кроватям, призраки склонялись у них над ухом и шептали страшные вещи о загробном мире. О страдании, которое перенесли… Ведь тело умирает, а страдание остается! Либертина пропитана им. Она вся состоит из страдания.
Вероника пыталась держаться за здравый смысл, но
– Может, никто, кроме них, этого не видел, потому что они были сумасшедшими? – попыталась отшутиться Вероника.
– Сумасшедшими их назвали мы. А они просто другие. У них душа открытая, поэтому призракам проще было пытать их… Но и на других они воздействовали. Люди, звавшие себя нормальными, становились здесь другими. Злыми. Они делали то, чего раньше боялись! Один врач поддался этому сильнее других. Он начал делать так, чтобы пациенты умирали при лечении…
– Я читала об этом. Это городская легенда. Ее не подтвердили.
– Зачем подтверждать? Это всегда хотели скрыть. Как и то, что однажды он сорвался. Он начал нападать на всех подряд. Зарезал тогда многих пациентов, потому что они были связаны и не могли спастись. А он всего лишь хотел сделать так, чтобы голоса затихли! Когда сознание вернулось к нему и он понял, что сделал, он поднялся на самую высокую башню… Вот на ту, синьорина! – Давиде указал на острую крышу, возвышавшуюся над ними. – Он спрыгнул вниз. Умереть хотел, чтобы остановить страх и боль! Но ему не позволили. Упав с крыши, он был еще жив. Он лежал на земле, парализованный, и видел тех призраков, о которых твердили его пациенты. Они приближались к нему, а он не мог даже крикнуть. И призраки утащили его, живого, под землю, чтобы он никогда не смог покинуть Либертину. Скажите, синьорина, вы все еще уверены, что хотите остаться на острове?
Это была ее первая ночь на острове.
Подростком Белатриса приезжала сюда с друзьями. Они тайком крали лодку у чьего-нибудь родственника, приплывали к Либертине и оставались тут на пару часов. Здесь много чего было: первые поцелуи, жадно выкуренные втайне от родителей сигареты, бутылки пива и вина… В общем, все то, что при других обстоятельствах Белатриса относила к хорошим воспоминаниям.
Но не на острове. Даже тогда, еще не став историком, она знала, сколько людей умерло в этом месте. Она верила в легенды. Ей постоянно казалось, что кто-то смотрит на нее – и осуждает. Не за сигареты эти дурацкие, не за пиво, а за то, что она позволяет себе радоваться, что остается живой, стоя на чужих костях.
Они каждый раз храбрились, собираясь провести на острове ночь, и никогда не смели. Сколько бы их ни было, как бы они ни напивались. Было странное общее чувство, гнавшее их прочь отсюда…
Но теперь Белатриса должна была решиться. Она для того и устроилась сюда на работу! Сама идея туризма на острове была ей противна:
Она не планировала развлекать их. Белатриса собиралась использовать их, чтобы провести здесь свое небольшое исследование и наконец преодолеть страх, доказать себе, что она выросла и стала сильной.
Ночью она улеглась в своей комнате, а потом ускользнула оттуда, прихватив камеру. Ей выделили спальню на первом этаже, так что выбраться через окно было проще простого. В шатрах света не было – приезжие спали. Она знала, что одна, сюда никто просто так не полезет.
Чего она не учла в полной мере, так это темноты. Белатриса, всю жизнь прожившая в большом городе, привыкла к фонарям; на Либертине их не было. Звезды сияли не слишком ярко, не так, как в кино. Ей приходилось полагаться только на тонкий лучик фонарика, который она взяла с собой.
В такой кромешной тьме она бы не заметила постороннего, даже если бы он шел в пяти шагах от нее. Она вздрагивала от каждого шороха, постоянно оборачивалась и хотела вернуться, но не позволила себе. Белатриса подозревала, что если поддастся слабости сейчас, то ко второй попытке себя не подтолкнет. Поэтому она продолжала упрямо шагать вперед, хотя ее уже била мелкая дрожь.
В главном корпусе больницы положение было еще хуже: сюда не проникал даже скудный свет звезд. Белатрисе казалось, что она стоит перед распахнутой пастью чудовища – и в сравнении с ним она была такой крохотной и жалкой!
«Что я делаю, Господи, что делаю? – вертелось в голове. – Дура, дура, Господи, помилуй…»
Она боялась, чувствовала, что пересекает черту, и все равно шла. Белатриса не знала, кому и что доказывает этим. Ей казалось, что остров смотрит на нее с любопытством. Он простит ей наглость за смелость – а не за бегство. Ведь отсюда некуда бежать!
Внутри ветхого здания приходилось быть особенно внимательной. Залы, которые она изучила во время дневных визитов, ночью казались просто бесконечными. Менялись цвета, бледный свет фонаря создавал новые тени, а еще движение, которого не было… или было?
Белатриса почувствовала, как шевелятся, поднимаясь дыбом, крохотные волоски на ее руках, а кожа идет мурашками. Как будто кто-то коснулся ее, аккуратно, близко, как ветер, и ее тело отреагировало на потустороннее прикосновение.
– Вы… здесь? – спросила она. Хотела громко, но громко не получилось, голосовые связки просто отказывались слушаться ее. – Я хотела бы… увидеть… вас…
Ответа не последовало, но Белатриса была даже рада этому. Позвать еще раз она не смогла: горло сводило от страха.
Под ногами у нее хрустели обломки плитки и штукатурки. Эхо гулких звуков разлеталось по зданию и возвращалось к ней, пугая. Чувствуя, как щиплет глаза от слез, Белатриса часто моргала. Она и так видела плохо, ей эти слезы помешали бы!
Конец ознакомительного фрагмента.