За океаном и на острове. Записки разведчика

Феклисов Александр

Клаус Фукс в течение почти тридцати лет ждал, что Советский Союз признает его заслуги. Но так и не дождался.

В ГДР кинорежиссер И. Хельвиг делал фильм о К. Фуксе. Он встречался со многими людьми, которые работали вместе с ученым или знали его. Режиссер пригласил приехать к нему меня в июле 1989 года. Я принял приглашение.

По приезде в Берлин сразу направился на кладбище, где похоронен Фукс. Со мной пришли немецкие друзья. Я возложил к мраморному надгробию цветы и трижды поклонился праху Клауса. Один из сопровождавших спросил, почему я сделал три поклона? Я ответил:

— Первый поклон в знак благодарности за то, что мне выпало счастье встречаться с этим благородным

человеком. Второй — от имени советского народа, которому Клаус Фукс оказал бесценную помощь в тяжелые для СССР дни. Третий — от имени всего прогрессивного человечества, которому своей самоотверженной деятельностью ученый старался обеспечить мирную жизнь.

На следующий день я поехал в Дрезден к вдове Клауса Фукса.

Маргарита Фукс знала Клауса со студенческих лет по совместной антинацистской деятельности. Всю войну она жила в Советском Союзе. Вела активную работу среди немецких военнопленных, принимала участие в создании национального комитета «Свободная Германия», участвовала в антинацистских радиопередачах.

Вдова Фукса приветливо встретила меня. Я ей преподнес цветы и вручил памятный подарок. Меня представили как советского товарища, встречавшегося с Клаусом в 1947—1949 годах в Англии.

Маргарита спросила:

— Что же вы так поздно пришли? Клаус двадцать пять лет ждал вас. В последние годы он высказывал мысль, что никого из советских товарищей, кто знал его, уже нет в живых.

Что я мог ей ответить?

Конечно, я пытался найти объяснение бездушному отношению нашей службы к преданному помощнику. Говорил что-то о трудной обстановке в Советском Союзе, о засилье бюрократизма в застойный период, о том, что перестройка только началась и мы на многое стали смотреть другими глазами, мыслить по-новому… Но понимал, что нет нам оправдания…

Трижды я встречался с кинорежиссером И. Хельвигом. Он десять лет работал над созданием документального фильма о Клаусе Фуксе. Лента «Отцы тысячи солнц» была уже почти готова. Мастер взял интервью у известных физиков и математиков, исследователей-ядерщиков в ФРГ, США, Англии, СССР и других странах, которые лично знали Фукса. Все они отзывались о нем как об ученом редких дарований, скромном, трудолюбивом человеке. А кое-кто из них после долгих лет раздумий изменил отношение к факту его секретной связи с советской разведкой: Теперь эти ученые говорили: разведывательная деятельность Фукса, возможно, помешала Вашингтону принять решение об использовании атомных зарядов в корейской войне 1950—1953 годов. И самое главное, заставила Пентагон отказаться от планов применить ядерное оружие против СССР.

Режиссер планировал выпустить фильм на экран в 1990 году, но события в ГДР помешали этому.

В довоенные годы и после войны, когда руководство нашей разведки получало сообщение о провале своего агента, оно обычно немедленно отзывало в Москву сотрудника резидентуры, который поддерживал связь с арестованным источником, во избежание возможных провокаций со стороны местной службы контршпионажа.

Такой же была первая реакция моих шефов на арест Фукса. Центр считал, что английские контрразведчики, чтобы смягчить свою вину перед британским правительством — они просмотрели Фукса и не смогли раскрыть его связь с советской разведслужбой, — не остановятся перед задержанием поддерживавшего контакт с ученым оперативного сотрудника. Не исключено, что лондонские охотники за шпионами уже имеют на него кое-какие данные или же Фукс, не выдержав пытки допросами, сообщит следствию сведения о нем. Исходя из этого, Центр посчитал целесообразным немедленно отозвать меня в Москву и для окончательного решения запросил мнение резидента.

Мой многоопытный лондонский шеф

Борис Николаевич Родин направил в Москву мудрый ответ. Нужно исходить из того, писал он, что МИ-5 ведет усиленное наблюдение за советскими сотрудниками и наверняка ожидает: разведчик, работавший с Фуксом, поспешит убраться из Англии. Таким образом, мой отъезд означал бы, что именно я был связан с Фуксом, и меня, возможно, задержали бы, когда я садился в самолет, на теплоход или в поезд. Поэтому Родин предлагал не торопиться с . принятием решения о срочном отзыве.

После взвешивания всех доводов «за» и «против» в Центре решили повременить с моим отъездом, пока не будут получены более подробные агентурные сведения о причинах провала Фукса и о том, что он рассказал о своих встречах с советскими разведчиками на допросах.

Весь февраль и март я, как и прежде, усердно исполнял свои обязанности по прикрытию, встречался с английскими знакомыми и ни в малейшей степени не изменил своего обычного поведения. Разумеется, по указанию Центра мои встречи с другими агентами были прекращены.

1 марта закончился суд над Фуксом. Никаких данных о том, что он выдал меня, резидентура не получила. Через три-четыре недели средства массовой информации прекратили публиковать материалы по этому делу. Оно перестало быть сенсацией. Вполне возможно, что британские контрразведчики пришли к выводу, что с Клаусом поддерживал связь не советский разведчик, работавший под официальным прикрытием, а нелегал.

Когда все успокоилось, Центр дал команду, чтобы я вернулся в Москву.

В начале апреля 1950 года я был уже дома, проведя на «туманном Альбионе» без отпуска два года и девять месяцев.

Руководители разведки отнеслись ко мне благосклонно. Каких-либо претензий мне не предъявляли. В беседах со мною больше обсуждался вопрос не о моих ошибках, а о том, что следует сделать, чтобы морально поддержать Фукса и дать ему понять: мы его по-прежнему ценим и заботимся о нем. Нашли надежных людей, которые вели переписку с ним, иногда посещали его в тюрьме, со временем организовали поездку к нему его отца.

Мне выделили комнату, правда, в коммунальной квартире, но в новом доме на Песчаной улице. Жена и я были этому безмерно рады: это был наш первый собственный угол в жизни. Наконец-то мы смогли свезти все наши вещи, хранившиеся до сих пор у родственников.

Летом 1950 года я получил повышение по службе — стал заместителем начальника отдела и настроился на длительную работу в Москве.

С ХРУЩЕВЫМ В АМЕРИКЕ

Когда в апреле я возвратился в Москву, то обнаружил, что в организации разведки произошли большие изменения. Первое управление (разведывательное) по решению Политбюро ЦК ВКП(б) выделилось в 1947 году из Министерства государственной безопасности СССР и объединилось с Главным разведывательным управлением Генштаба Вооруженных Сил. Образовалось самостоятельное ведомство — Комитет информации (КИ) при Совете Министров СССР. Его председателем был назначен второй человек в кремлевской иерархии — В. М. Молотов, первый заместитель председателя союзного Совета Министров (премьер-министром тогда был Сталин) и министр иностранных дел. Разместился КИ в отдаленном от центра Москвы районе Ростокино, заняв два здания, где раньше помещалась штаб-квартира ликвидированного в годы войны Коминтерна. Кроме того, для нескольких подразделений комитета отвели изолированные особняки в разных концах столицы. Управление нелегальной разведки, например, находилось в Лопухинском переулке, рядом с улицей Кропоткина, а отдел кадров — на Гоголевском бульваре.