Шрифт:
«Я никогда не гнался за орденами, ну был у меня один, берёг его, а чего? Разведка моя страсть. С детства! Мы же всегда знали, что с немцами будем воевать. Я всегда знал, поэтому немецкий лучше русского учил. Кстати, половина фени – немецкий в выверте. Вот бан тот же к примеру – вокзал значит, а по-немецки типа банхоф – тоже вокзал. Ладно, шучу. Но, конечно, не про войну с Германией.
Странно вообще вся эта война случилась. Главное наши летуны с фрицами с 39 года рубились над Испанией. Вся Европа горит, а мы чего с Гитлером в дёсны сосаться ждали? Разве не хрень? Полная хрень. Я вообще войну с 40 года ждал, но Гитлер чего-то в Африке затянул,
А парадокс я вижу в том, что чем ближе Гитлер подходил к Москве, тем ближе мы подбирались к его горлу. Потом как вцепились, теперь до конца войны не отпустим.
Гитлер дураком не был, а вот Наполеона наверняка дураком считал. То есть, не без греха и Гитлер. Что ему Европы было мало? А Африка? Мы не лезли в Африку. Вот и прекрасно себя бы там чувствовал Гитлер. А мы бы наверняка с японцами поделили Китай, Монголию и всю Азию. Вот так я вижу положение вещей.»
Надо отвлечься от большой политики и посмотреть, что там внизу. Не понимаю, как развернуться, конечно, я уже не раз пробовал. Бомбовый отсек, не бабанина перина. Долбит монотонный гул моторов, «бьёт по кумполу». Давит пулемёт. Ноги затекли, вообще не чувствую. Зачем мне в глубоком тылу пулемёт? Чтобы нас искали потом, как боевую единицу? Чтобы все знали, тут прыгнул десант? Что за дуроломы в штабе? Даже мне, который в школу ходил первых два класса, тут всё понятно.
Всего нас пятеро. Я всех вчера первый раз увидел, все спецы, я вроде, как за младшего, хоть и офицер, все здесь офицеры. Руку с часами вытащил. Ну вот, ещё минут пять лететь. Не знаю, кто собирал мой парашют, надеюсь человек хорошо знал своё дело. Я себе смерть, как только не представлял. Но чтобы меня ночью размазало где-то в поле. А сейчас не могу отвязаться от этой мысли. Наверное, я буду напоминать суп. А может не буду. Могу ведь я загреметь в печную трубу. Вот это будет номер. Я не помню мать свою, и отца своего никогда не видел. Никто в общем не станет по мне горевать, а это плюс. Разве что генерал…
А как уехал? Чудеса, да и только. Мы баню выпросили перед самой отправкой, нам как «смертникам» практически всё можно. Я со слепа дверь перепутал и в женскую зашёл. Ну не со слепа, просто похулиганить захотелось, да и вообще думал заперто. Толкнул, открыто. Она сидит нагая, на меня смотрит. Мне дурь в башку, одна сидит. А чего, хриплю, не заперто? А я ждала, что кто-нибудь войдёт. Повезло так повезло. Вот сука, «кто-нибудь». Но это сейчас меня полоснуло, а тогда. Блядь, как же неудобно лежать. Тогда я ошалел, она вся такая, как на картине. И что, можно? Как баран. А она: вам теперь всё можно. Только, говорит, дверь подопри, если нам компания не нужна. Вот так вот.
А потом люк открылся, меня чем-то приложило, и завертело. Ух и вертело, темень везде, крутит и крутит, а парашюта всё нет, и я уже думал просто «нет, нет, нет»… и он раскрылся, меня тряхнуло и сразу по лицу хлестнуло хвоей и ещё, и ещё. Треск, хруст, боль в боку. Я вишу вверх ногами, из бока торчит сук. Самолёта не слышно, вообще, кажется, нас никто не слышал. Откуда такое везение, не понятно. Город ведь должен быть совсем близко. Ну это я вот висел, сколько, минуту, две, вот это и были самые спокойные минуты, а потом началось.
Колонну я сначала не видел, просто фара, потом ещё, ещё. Вот тут я забыл о том, что из бока торчит сук. Я висел в нескольких метрах
Я должен выполнить его, иначе какой я разведчик? Я минирую пулемёт, маскирую его, снимаю обувь и бегом, превозмогая боль в боку. Я точно помню, справа от дороги река, необходимый мне пансионат на берегу этой реки. Собаки! Бой угас за моей спиной. Все мертвы? Их травят собаками? У меня от собачек есть средство, и я щедро сыплю его себе на ступни, на пальцы, и в этот момент меня сносит майор.
Он один из нашей пятёрки, седой, страшный как смерть. Кричит майор одним взглядом, кричит на весь лес: мины! И мы замираем, а собаки всё ближе. Майор указывает мне пальцем, на столбики «ahtung! mine». Ну и что теперь здесь ночевать? Сейчас собачки нас оставят без наследства. Майор говорит, что чаще всего используют шахматы, здесь бы он именно шахматную раскладку мин применил. Значит, если он не ошибается, им нужно идти так. И он бежит майор, мимо столбика и зигзагом.
А я бегу и думаю, почему немцы не нашли до сих пор мой пулемёт, может собачек станет меньше. Вон уже видно реку и тут майор замирает. Я говорит её поймал, тут сетка меняется, опытный минёр был и не ленивый. Стою на ней левой ногой, сойду – смерть! Ломай ход, вон уже река. Я говорит их дождусь, так ты дальше успеешь уйти. Я хорошо пожить не успел, а ты поживи за нас двоих.
И тут собачки нашли мой пулемёт. Хорошо шарахнуло. Притихли собаки совсем. Молоток, говорит, майор, так бы мы точно ушли. Беги, ломай зигзаг. И я бегу, какой-то зигзаг, ещё один, а потом больше не выдерживают нервы и рву прямо к воде.
Мне, кажется, я не касаюсь земли совершенно, и ещё какое-то время бегу по воде. Я не слышу больше ни звука. Такое ощущение, что, нарвавшись на пулемёт, немцы отложили поиски до утра. Напугал их пулемёт, присутствие войсковой части? Может не дураки в штабе сидят и не зря меня всё-таки так нагрузили?
Я ждал майора до шести утра, или взрыва. Пансионат утопал в тёмной на рассвете листве, крали спали на одноярусных кроватях. Между кроватями тумбочки, так же у каждой имелся стул. Я какое-то время рассматривал изогнутые спинки стульев. Как стулья подобрали, ненасмотришься. Может каждая из них привезла из дому свой собственный стул? Рядом с каждой кроватью лежал коврик и тапочки. На окнах висели кружевные занавески, над кроватями девушек висели картины, нарисованные самими девушками. Подоконники заставлены цветами и это создавало проблему. Как бы там не было, лезть в окно бессмысленно.
Домик, в котором находился пансионат, стоял у самой воды, был выкрашен белым, с диагональными, типичными для Польши и Германии, досками во всю стену. Кирхи! Домик ютился в зелени, отражался в воде, и я невольно залюбовался им. Чудесно, наверно, жить в таком домике, выходить утром к реке, видеть своё отражение? Я подобрался к кромке воды. Ну и рожа! Бровь рассечена. Всё в крови. Бандитская харя, глаза вот только красивые, мне нравятся мои глаза. Возможно, в них когда-то отразилась моя мама?
Конец ознакомительного фрагмента.