За перевалом
Шрифт:
До профессора с его терзаниями никому не было дела. Он снова почувствовал себя обойденным.
Так он вышел к стартовой вышке — пониже и попроще, чем в Биоцентре. У подножия валялись биокрылья сборщиков, пакеты с ампулами АТМы. «Райский сад, куда к черту, — все не мог унять желчь Берн — только ангелы отдельно, крылья отдельно!» Тут его осенила мысль. Он осмотрелся: поблизости не было никого.
Поколебался. Пробормотал:
— Где нет собственности, не может быть и кражи, — и принялся торопливо крепить на спине подходящие по размеру крылья.
Минуту спустя он уже летел на северо-запад.
Берн продвигался в
Он тогда не знал, об общепланетной подземке, хордовые туннели которой тетивами стянули удаленные на сотни и тысячи километров места земной поверхности; цилиндрические вагоны-поршни подземки домчали бы его в Швейцарию за часы. Но Берн летел на биокрыльях либо прежним способом останавливал на дорогах вагончики — и не без того, что они завозили его не туда… Даже питаться первые дни он норовил только тем, что попадалось на глаза: плодами, зернами из колосков, съедобными кореньями. «Не хочу я ничего из вашей жизни! Я — человек вне времени!»
Но не получилось «вне времени». Скоро он «заскучал» желудком и душой — и у ближайшего сферодатчика заказал себе хороший ресторанный обед: с салатами, бульоном, кровавым бифштексом, напитками. Однако вышла заминка: автомат объяснил, что такой обед он легко получит в столовой ближайшего, в нескольких километрах лету, поселка геологов; высылать же вертолет с тремя судками в произвольное место — это слишком. Такое делается только для человека в крайних обстоятельствах. Настаивает ли Альдобиан на крайности своих обстоятельств?
— Да, настаиваю! — дерзко сказал Берн и снова поймал себя на недобрых чувствах к ИРЦ.
Обед он получил.
…Впрочем, и до этого, признался сейчас себе Берн, не было у него независимости от мира: тело. Оно было их, соответствовало этой жизни.
Вряд ли он смог бы со своим прежним здоровьем спать на влажном мху, на траве или прибрежном песке; одну ночь он провел высоко в горах, укрываясь только лунным светом. Раньше после таких ночевок он имел бы простуду, приступ ревматизма и уж наверняка чувствовал бы себя разбитым. А так он вставал с солнцем, весь день был бодр, легко переносил зной и жажду. Даже заказы ИРЦ на калорийное питание происходили более от «психического» голода, чем от реального — от убеждения, что при столь подвижном образе жизни на свежем воздухе ему надо много есть. Биолог Берн не мог не заметить более высокий кпд пищеварительной системы нового тела, настолько высокий, что он действительно мог бы обойтись плодами и кореньями.
А однажды… это было в каком-то горном массиве. Ночью вагончик завез его непонятно куда. Ища путь, Берн набрел на округлый, явно искусственного происхождения холм, покрытый травой. В основании его был темный вход, откуда тянуло теплом. Берн ступил на асфальтовую дорожку. Туннель вел полого вниз, идти под уклон было легко. Тьму рассеивали две светящиеся серым светом трубы вдоль стен; от них кисловато пахло свинцом.
Сначала профессор чувствовал себя нормально, но чем глубже он продвигался, тем сильнее им овладевало странное ощущение — сочетание озноба, неуверенности и щемящей тоски. Скоро к нему
Найдя сферодатчик, он описал местность, холм и вход в него, свои ощущения — запросил объяснений. Когда автомат, помедлив, ответил, у Берна дрогнули колени: под холмом находилась автоматическая плутониевая энергостанция, реактор которой, видимо, дал утечку радиоактивности. Профессор представил, что было бы, если бы он, ничего не почувствовав, хватил был полную дозу — погиб бы здесь, в безлюдье, от острой формы лучевой болезни, вот и все.
Так он открыл в себе чувство радиации — и помянул добрым словом Ило и Эоли, спасших ему жизнь еще раз.
Удаляясь, Берн видел, как к холму подлетали вертолеты с ремонтниками.
Старый путь через Среднюю Азию оказался совершенно новым. В память о пустынях остались только обширные фотоэнергетические поля: серые квадраты с алюминиевой окантовкой выстилали площади, которые раньше занимали барханы, заросли верблюжьей колючки да редкий саксаул. Солнечное сияние здесь было прежним, фотополя делали из него электрический ток.
Постепенно Берн отходил. Да и то сказать: коль рухнул перед ИРЦ, надо возвращаться и к людям. Но чтобы вернуться основательно, не до первого осложнения, ему следовало глубже вникнуть в историю этого мира, понять, какой он. Давно бы Берну этим заняться, с самого начала — да все было не до того.
С таким благим намерением он и прибыл в Самарканд. Вечный город был совершенно не таким, в какой они завернули с Нимайером по пути в Гоби; тогда он уступил просьбам инженера, хотевшего пощелкать там фотоаппаратом.
Собственно, то, что накладывало на это место отпечаток вечности и азиатской экзотики, сохранилось: ансамбли Регистан и Шахи-Зинда, мавзолей Тамерлана, изумрудно-зеленый (правда, еще более растрескавшийся) купол мечети Биби-Ханым, миниатюрно-изящная загородная мечеть Чабан-ата, остатки обсерватории Улугбека. В остальном это был не город, местность, как и всюду.
Между обсерваторией Улугбека и минаретом Нильса Бора на зеленом холме Берн увидел здание, которое искал — с колоннадой по периметру, тремя каскадами широких лестниц и вертолетами на крыше — Музей истории Земли.
7. «КАКАЯ ЭТО ПЛАНЕТА?»
Что-то холодное и мокрое шлепнулось на грудь, сдавило бока. Берн вздрогнул, открыл глаза: на нем сидел малыш Фе. Он только что выскочил из воды, по носу и щекам стекали струйки, глаза горели ожиданием: а что сейчас сделает с ним белоголовый Аль?.. Берн нахмурился: вот я тебе! Тому того и надо было — он в восторге забарабанил ладошками по груди профессора:
— Аль, Аль, аля-ля! Аль, Аль, аля-ля! — и намерился удрать, Берну ничего не оставалось, как включиться в игру. Он вскочил, поймал визжащего малыша за бока, раскручивая на ходу, подбежал к пруду — и кинул что есть силы в воду, подальше. Фе полетел из его рук, как камень из пращи, только с ликующим воплем, сгруппировался в полете, ласточкой вошел в воду.
Лучше бы Берн этого не делал. Через минуту около него толпились все «орлы» и «орлицы». Они жадными глазами следили, как он раскручивает очередного, ныли нестройным хором: