За перевалом
Шрифт:
ЭОЛИ.Ого!
АСТР. А как вы думали? Осталось белое пятно. Главное, планета интересная: с кислородной атмосферой, морями, бактериями… одна такая из двенадцати у Альтаира.
ЭОЛИ. А почему не произвели дополнительные исследования?
АСТР. Потому что кончился резерв времени и горючего — в самый обрез улететь… Ило улыбается, я вижу: чужую беду руками разведу. Да, у нас тоже случаются просчеты. Командир Девятнадцатой наказан… Ну, скажи же что-нибудь, Ило! Скажи, что еще не все потеряно.
ИЛО. Сначала не о том. Ас, ты я уверен, сам понимаешь цену своему предложению: отрезать голову у одного, чтобы приставить Другому.
АСТР.
ИЛО. Думаю, что так же ты оценишь и упреки в наш адрес. Существует шкала ценностей, в которой на первом месте стоит человек, а ниже — всякие сооружения, угодья, звездные экспедиции… Здесь не о чем спорить.
АСТР. Да, согласен. Ну, а?..
ЭОЛИ. Вот если бы Пришелец не пережил операцию, мы выглядели бы скверно — и в собственных глазах, и в чужих.
ИЛО. Да, но он жив. И поэтому могу сказать: не все еще потеряно.
АСТР. Уф… гора с плеч! Значит, когда наш приятель очухается, можно его кое о чем порасспросить?
ИЛО. Нет!
ЭОЛИ. Нет? Почему же, Ило? Порасспросить об Одиннадцатой планете, потолковать о новых веяниях в теории дальнего космоса, об обнаружении не-римановых пространств… очень мило! Он сегодня утром, Ас, уже, как ты говоришь, очухался. Забрел в наш читальный зал — и упал в обморок, увидев нас в тепловых лучах. Кто ж знал, что в его время диапазон видимого света оканчивался на 0,8 микрона!.. Сейчас его усыпили, приставили гипнопедическую установку — пусть смягчит первый шквал впечатлений, подготовит…
АСТР. Значит, зрение у него теперь дановское?! Это уже хорошо.
ИЛО. Да, к нему перешло зрительское и слуховое восприятие Дана, частично моторика Дана, его речь… Но спрашивать ни о чем нельзя! Больше того, не следует спешить рассказывать ему, что с ним произошло. И это мое мнение ИРЦ пусть доведет до сведения всех. Я знаю, что и без того можно положиться на сдержанность и чуткость людей — ну, а все-таки. Пусть взрослые удержат любопытство и свое и особенно детей. Пусть каждый поставит себя на место Пришельца: пережить все, что довелось ему, плюс вживание в новый мир — не ребенку, сложившемуся человеку! Если сверх этого навалить еще прошлое и драму Дана — нагрузка на психику запредельная. Конечно, если он спросит, никто не вправе уклониться от истины. Но велика вероятность, что о самом больном и страшном он не спросит, приятного мало. Ему и без того будет о чем нас расспрашивать. Как и нам его… Обживется, глубоко вникнет в наш мир, в нового себя — тогда и знания Дана в себе он осознает как реальность — и сам их сообщит, без расспросов.
АСТР. Но не исключена возможность, что он не дозреет, не осознает и не сообщит?
ИЛО. Не исключена.
АСТР. Тогда как?
ИЛО. Тогда никак. Пошлете новую экспедицию.
3. КАК ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?
И вот он среди них. На лужайке между деревьями и домиками, в кресле-качалке возле лиственной сосны. И другие вокруг — кто в кресле, кто сидит на траве, скрестив ноги, кто лежит, подпершись, — смотрят на него. Ночь сверкает звездами, шумит листвой, навевает из леса терпкую хвойную прохладу. Стены ближних домов посылают на лица мягкий ненавязчивый свет.
Людей здесь не так и много. Посреди лужайки вытянулся из травы на ножке ячеистый шар; в центре его трепещет, меняет очертания, притягивает взгляд малиновый язычок. Это — сферодатчик ИРЦ.
Он уже кое-что знает… И что яркие
И что занесло его не на геологическую эру, не на цикл прецессии даже — на два века. Теперь иное летосчисление, от первого полета человека в космос; на счетчике 205 лет с месяцами. 2166 год по-старому — всего-навсего. Двадцать второй век…
И что ИРЦ, чьи шары-датчики и здесь, и в коттеджах, повсюду, расшифровывается как Информационный Регулирующий Центр. Это общепланетная система электронных машин с многоступенчатой иерархией: планета, материки, зоны, районы, коллективы — с ответвлениями на Космосстрой и Луну; в введении ИРЦ связь, нетворческая информация, производство и распределение нужного людям по их потребностям.
Он, как и все, обладает теперь индексовым именем, которое является и именем, и краткой характеристикой, и адресом для связи и обслуживания через ИРЦ — документом. Оно составляется из индексов событий, занятий, дел, в которых человек оставил след. Имя его Альдобиан 42/256. Аль — от Альфреда, остальное: биолог, специалист по анабиозу; в числителе дроби биологический возраст, в знаменателе календарный.
В обиходе он был уже просто Аль — как и первые знакомцы его, носители длинных индексовых комбинаций, были для всех просто Ило, Тан, Эоли.
И он владел языком этих людей, даже знал, как новая речь выражается письменно. Принесли ему из читального зала, где он так глупо грохнулся в обморок, книги с разноцветно светящимися текстами: смысл передавали знаки, более близкие к линейчатым спектрам, чем к буквам.
И он знал, почему так много понимает и помнит, почему видит тепловые лучи: ему сделали трансплантацию особо поврежденной части мозга. Пересадили от кого-то погибшего. Удивляться здесь нечему, пересадки тканей осуществляли и в XX веке, Берн сам участвовал в таких опытах. Правда, на мозг тогда не покушались — но должна же была медицина продвинуться! Словом, с ним все обошлось. И с человечеством тоже.
Вот они сидят, потомки десятого колена по роду человеческому, смотрят на него с таким же интересом, как он на них. Сегодня день первый как опекуны Ило и Эоли решились пустить его ко всем, день ярких и сумбурных впечатлений.
Сначала все они были для него какие-то одинаковые. «В Китае все люди китайцы и даже сам император китаец». Здесь было что-то в этом роде: общее, объединявшее всех, что бросалось в глаза более индивидуальных различий.
Только что оно, общее?
Профессор всматривался. Нет, все они — несхожие. Вот напротив сидит под деревом, обняв колени, мужчина: рельефные выпуклости мышц, лицо с мягкими чертами негра (хотя и светлокож), большие губы, обритая голова с покатым лбом и — неожиданно синие глаза, ясные и удивленные: это Тан. Что у него общего с покойно устроившейся в кресле рядом темноволосой худощавой женщиной? Она похожа на испанку классической четкой женственностью всех линий тела, разлетом бровей, страстными чертами удлиненного лица; в карих глазах — умудренность немало пережившего человека, какая-то неженская твердость.