За плечами XX век
Шрифт:
Часть писем из того мешка сохранилась у меня. Приведу выдержки.
Сентябрь 1944 года. «За это время произошло много, – пишет солдату Гергарду дядя Отто из Берлина. – 20 июля [9] наш фюрер чуть не расстался с жизнью. Затем сбежала Румыния, а за ней Финляндия. И с Болгарией тоже выглядит так же. Вам, бедным фронтовым солдатам, достается из-за этого больше. Но я ни на мгновение не сомневаюсь в том, что все-таки мы в конце концов, несмотря ни на что, со всем этим справимся. Ведь немецкий солдат – самый лучший в мире. Мы считаем, что после нанесения нами ожидаемого контрудара победа будет наша. У нас
9
День покушения на Гитлера.
«Мой дорогой Рэнэ! – пишет гренадеру Ренатусу Куйони жена. – Ведь не могу я тебя вызвать – телеграфировать, что я лежу в постели и рожаю, когда это совсем не так. Ты окончательно обезумел, ведь отпуска уже давно не даются, а тем более в Эльзас-Лотарингию, когда они уже так близко. Я бы и сама хотела, чтобы ты был здесь вместо того, чтобы торчать там. Если бы все наконец кончилось, а то можно сойти с ума. Бои идут уже на германской территории, а они все еще не хотят прекратить – “до последнего человека”! Налеты и налеты день и ночь, и слышна уже стрельба. Они наступают так быстро, они уже в Голландии и Люксембурге. Еще 2–3 дня. и они будут у нас. Нам-то будет неплохо, но вам на фронте!»
Лейтенанту Шпиллеру:
«Пишу тебе в надежде, что ты жив. Я долго провалялся в госпиталях, но все еще не оправился от последней раны, полученной в Крыму. Где искать мою часть, не знаю. Мы ушли из Крыма, но мы еще туда вернемся. Земля, пропитанная немецкой кровью, принадлежит нам, немцам. И если я не вернусь в Крым, я завещаю сыну – отбить и раз навсегда сделать немецким край, усеянный нашими могилами, удобренный нашей кровью. Крым наш! Мы ушли, но мы вернемся! Если не мы, то наше следующее поколение – клянусь моей жизнью!
Обер-ефрейтору Людвигу Руфу – подруга:
«Не сердись за долгое молчание. Я думала, что после покушения на нашего любимого фюрера он скоро закончит войну. Но все идет вверх дном. Томми прилетают часто, воздушные тревоги у нас почти каждую ночь. Наш прекрасный, милый Мюнхен, что с ним сделали.
«Наш князь фон Барут тоже посажен под замок в связи с путчем 20 июля», – сообщает обер-вахмистру Эрнсту Дитшке сестра из Хальбе.
Ефрейтору Гюнтеру Энгельгардту – товарищ с другого участка фронта:
«Сам знаешь. День и ночь стоим лицом к лицу с Иваном. Хуже всего его танки, “сталинские органы” и минометы. Пехота не страшна».
«Дорогой Пауль! Что у вас там ад, это мы можем себе представить, это ужасно, но у нас не лучше. И у тебя там столько табаку, а здесь так мало его. И нельзя получить от тебя посылку! Можно только надеяться и хотеть, чтобы это скоро кончилось. Главное, чтобы ты оставался здоров и перестал бы так отчаиваться. Помни песню: “Все минует, все пройдет, за зимою май придет”. Изо дня в день мы ждем известий о Курте – все напрасно. Это ужасно… Твоя сестра».
Обер-лейтенанту Хельмуту Гюнтеру – мать из района Штутгарта:
«…Вчерашний налет был очень тяжелый. О бомбардировке Штутгарта ты, несомненно, знаешь по сводке ОКБ. Здесь говорят, что Штутгарт перестал существовать. Мы были после налета в Тюрине и видели собственными глазами руины, описать которые невозможно. От пламени штутгартского пожара у нас в Лихтенбурге
Наше положение теперь очень тяжелое и печальное, но ведь и со Старым Фрицем [10] было то же. Добрых немцев Бог не оставляет. Пошли уже наконец дивизии, которые, как мы надеемся, все остановят.
Страшный рев моторов стоит в воздухе. Но тревоги пока не дают, и это лучше так, а то не вылезаешь из подвала.
Ну а преступники 20 июля уже висят на виселице, и в том числе двое с золотыми партийными значками! Позор! Эти нам вредили в первую очередь, потому что они знали гораздо больше, чем другие, и вели уже переговоры с заграницей… Кому еще доверяет фюрер? Как и все великие люди, он одинок.
10
Фридрих II Великий.
Ага! Тревога! Уже пятый раз сегодня…
Подумай только, сегодня я шла в направлении Фуксгофа, мне встретилась военная повозка с парой лошадей – без ездового. Трусливые солдаты! Их было трое, они убежали. Но третьего я настигла и велела ему остановить лошадей.
Видела я дядю Вильгельма. Он все еще смеется. Но сегодня, когда оказалось, что Хельга действительно должна идти на Западный фронт рыть окопы, у него смех застрял в горле… Вечерами я больше не выхожу на улицу, потому что приходится опасаться собственных солдат. Почему этих молодцов не отправляют вовремя в казармы, этого я не понимаю, тем более что резервная армия ведь уже находится теперь в руках рейхсминистра Гиммлера. Может, это другие люди в немецких мундирах? Но в таком случае они владеют очень чистым немецким диалектом.
Между прочим, у Ганзи проходившие солдаты украли коня. Мальчишка видел, как они это сделали. Этот конь стоит 800 марок. Они вымыли ему морду холодной водой, и он перестал соображать, кому принадлежит. И уехали с ним на фронт…»
«Людвиг, Людвиг, твой школьный товарищ Дельпс уже тоже умер от ран, полученных в России, он был фельдфебелем. Хельмут Ботт потерял в Италии руку. И его брат Вилли уже давно не подает признаков жизни. В Бэнзхейме арестовано много народу, за что, не знаю, не связано ли это с 20 июля. И жена Шпрангера тоже, ты ее знаешь, толстая такая. У них уже тоже сын погиб… Гергенс Хайн погиб, и так идет все дальше, до тех пор, пока не останется никого. Горе…»
«Милый Герман, ты пишешь, что находишься не в фокусе событий. Чтобы умереть, не надо быть в фокусе. Летчики опять были вчера в Мюнхене, Нюрнберге и Аугсбурге. Опять бомбардировали заводы Мессершмитта. Шесть-семь раз подряд бомбили Мюнхен. Нас подстерегает ежеминутно смерть, и нет ни минуты без чувства ужаса… Твоя мать».
Обер-ефрейтору Гансу Штресснеру – жена из Хофа на Заале:
«Я только что пришла из церкви – проповедь сегодня опять была очень внушительная. Основная тема была: мы живем по милости Господней, прав мы не имеем никаких. Просто великолепно!