За пределами любви
Шрифт:
– Давайте, – согласился Анатоль.
– Вы не уголовный типаж. Значит, преступления типа грабежа или кражи со взломом мы сразу отметаем. Что остается? Либо мошенничество в особо крупных размерах, либо убийство. Но вы же не банковский клерк, сидящий на мешках с деньгами. Вы даже не финансовый махинатор. Конечно, крупное мошенничество полностью исключать не следует, вы могли разработать какой-нибудь замысловатый планчик и, тщательно подготовив – вы же человек дотошный, его осуществить. Могли, конечно, но вряд ли. Не думаю. Вы не тот типаж, который будет рисковать ради денег. Ради денег рискуют либо идиоты, либо патологические
– Вы уже и мой типаж определили, – покачал Анатоль головой.
– А как же? Да и что там типаж? – пожала плечами я. – Типаж – это проще простого. Типаж – это еще не индивидуальность. Ну что, продолжать, вам интересно?
– Да-да, – кивнул Анатоль.
– И тут всплывает главное: вы человек, который пишет книги. А для людей, которые склонны к усидчивости, сосредоточенности и одиночеству, я таких повидала на своем веку немало, деньги не главное. Им важно другое.
– Что же? – снова поинтересовался мой подозреваемый.
– Им важен контроль.
– Контроль? – переспросил Анатоль.
– Конечно. Контроль над другими людьми, контроль над жизнью, над событиями. Что может быть приятнее, чем руководить людьми, руководить жизнями, которые они проживают? Это ведь игра ума. А для вас, для творцов, постоянно придумывающих сюжеты, игра ума первостепенна, для вас нет ничего слаще, чем смешать реальность и мир выдуманный, существующий лишь в вашем воображении. И когда смешение происходит, вы воцаряетесь над ним, манипулируя, заставляя ближних следовать вашим желаниям, будто они персонажи ваших произведений. А вы говорите – деньги. Вы понимаете меня?
– Конечно, понимаю, – согласился притихший от моего натиска Анатоль. – Более того, полностью согласен с вашим тонким анализом. Но, знаете, слушая ваше запальчивое рассуждение, я, в свою очередь, заподозрил, что оно не только умозрительно. Что с вами нечто подобное происходило, не так ли?
«Запальчивость? Какая запальчивость? – подумала я. – Кто запальчив? Я? Неужто? Запальчивость нам абсолютно ни к чему».
– Давайте сначала закончим с вами, – легко ушла я от ответа. – Итак, я полагаю, что вы умертвили вашего персонажа, забыв ненароком, что он не из выдуманного вами мира, а из реального. То есть предположим, что был персонаж, скорее всего женщина. Такие, как вы, со светлым пронзительным взглядом, обычно выбирают для своих манипуляций особей противоположного пола. Значит, женщина. Прошло время, и вы ввели ее в свой воображаемый мир, слив его с настоящим. И пока она пребывала в разведенной вами смеси, вы управляли ее движениями. Не только тела, но и ума, и души.
– Я у вас просто злодеем каким-то получаюсь, – попробовал отшутиться Анатоль, но неудачно. Я даже не отвлеклась.
– Но пора переходить к коллизии. В один прекрасный день персонаж вдруг приходит в себя и понимает, что помимо выдуманного вами мира существует и другой, реальный, в котором тоже неплохо было бы пожить. Иными словами, ваша героиня выходит из-под контроля. Но как сюжет может восстать против своего создателя? И что делает автор, когда персонаж плохо поддается дальнейшему описанию или когда его линия в произведении закончена? Как правило, одно и то же: автор ликвидирует его, либо сбрасывая в шахту лифта, либо устраивая ему автомобильную катастрофу, либо еще как-то. Способов множество. Вот и
– Послушайте, вы не только проницательны – вам не чужд психологизм. У вас получились бы отличные детективные романы с психологической нагрузкой. Вы никогда не пробовали писать?
– Не сбивайте меня. Вы льстите мне с очевидной целью – вы пытаетесь меня сбить. Но вам не удастся. Итак, подведем итог нашему криминальному разбирательству – у вас была женщина, ее жизнь проходила под вашим контролем. Не знаю почему, но однажды она попыталась из-под него выйти. А вы не смогли признать ее независимость. Обычно в таких ситуациях говорят об «измене». Так как любая измена, не важно, с кем или с чем, уменьшает зависимость и выводит из-под контроля. Ведь «измена» – это прежде всего «изменение».
– Мне нравится такая аналогия, – восхитился мсье Тосс. – Переход от частного исследования к общечеловеческим понятиям. Вам свойственна не только проницательность, но и глубина. Нам надо написать с вами что-нибудь совместное, что-нибудь психологическое, криминальное. Как вам такое предложение?
– Хорошо, хорошо. Когда вас посадят за убийство, я обещаю, что буду вас навещать, я ведь сердобольная, хотя посторонние об этом не догадываются. Карлос будет нести лукошко с булочками, вареньем, яйцами, с чем там еще полагается… с табаком… Идиллическая такая картинка.
– Я не курю, – заметил будущий заключенный.
– Ничего, в тюрьме придется многому научиться, – не без оптимизма предположила я. – Так вот, во время наших встреч мы будем плодотворно трудиться над совместным творением. Но сейчас я должна закончить разоблачение.
Тут я неторопливо сделала глоток из бокала.
– Заканчиваю: вы убили эту женщину. Конечно, не сами, не топором зарубили, как какой-нибудь примитивный персонаж Достоевского. А хитро подстроили, как в хорошо закрученном детективе, так что и концов не найти.
– Зачем же мне прятаться, если концов не найти? – задал разумный вопрос Анатоль.
«Действительно, зачем? – подумала я. – Ах да, ну конечно».
– Да потому, что вы человек осторожный, на самотек ничего не пускаете, вот и решили уйти на дно, подождать, пока все успокоится. Или нет, не так. Ее, обреченную вами на заклание женщину, сейчас, в эти дни как раз и убивают. Конечно же не вы сами, кто-то другой, профессоинал. А вам требуется примитивное алиби, потому вы и покинули место преступления. Вас там нет, вы в альпийском высокогорье развлекаетесь беседами с пожилой, скучающей любительницей домыслов и предположений. Видите, как все просто. Ну, давайте сознавайтесь. Да не бойтесь, я на вас доносить не буду, творите себе на воле, здесь более живописно. Хотя в тюрьме, – я улыбнулась, – больше свободного времени, да и дисциплины, да и новые ощущения. Ну так как, я правильно вас разгадала?
Анатоль помолчал, покачал головой, затем решил все же сознаться:
– Несмотря на то что ваше дознание мне доставило удовольствие, я должен вас разочаровать: я никого не убивал и никого не заказывал. Более того, я в жизни никому не желал зла. Я вообще безобидный, беззлобный человек.
– Тогда вы наверняка пишете плохие романы. Писатель, как говорят, должен быть злобным, едким, раздражительным мизантропом.
– Кто говорит? Не знаю. Нет, я не злой и, как правило, не раздражителен. Я спокойный.