За пределы безмолвной планеты
Шрифт:
Естественно, не все его беседы с хроссами были о Малакандре. Приходилось расплачиваться сведениями о Земле, что было не так-то просто. Во-первых, к своему стыду, он обнаружил, что о родной планете знает слишком мало, а во-вторых, часть правды он предпочел скрыть. Ему вовсе не хотелось слишком распространяться о войнах или уродстве современного промышленного века. Рэнсом помнил, чем кончились лунные приключения уэллсовского Кейвора. Когда хроссы настойчиво расспрашивали его о людях (они называли их «челховеки»), какое-то чувство стыда охватывало его, словно он должен был прилюдно раздеться. В придачу он не собирался
А еще больше их заинтересовал рассказ о водяном хищнике с огромными зубами, от которого Рэнсом бежал уже в их мире и даже в их хандрамите. Все хроссы сошлись на том, что это «хнакра», и необычайно разволновались. Рэнсом узнал, что уже много лет в долине не появлялась ни одна хнакра. Молодые хроссы теперь всегда держали наготове оружие — примитивные гарпуны с костяными наконечниками. Обеспокоенные матери старались держать детей подальше от воды. А детишки постарше стали играть на мелководье в охоту на хнакру. В общем, сообщение о хнакре оживило жизнь.
Хьои отправился подправить лодку, и Рэнсом увязался за ним. Ему хотелось быть полезным, и с примитивными инструментами хроссов он уже немного научился управляться. Вдвоем они направились к протоке, где стояла лодка, невдалеке от поселения.
Рэнсом шел за Хьои по узкой тропе, когда им встретилась юная самка-хросс, еще совсем подросток. Она что-то говорила, но не им: ее глаза были устремлены в какую-то точку ярдах в пяти в сторону.
— С кем ты разговариваешь, Хрикки? — удивился Рэнсом.
— С эльдилом.
— Где он?
— Разве ты не видишь?
— Нет, ничего не вижу!
— Да вот же он! — воскликнула она. — Ну вот, исчез. Неужели ты не видел?
— Нет…
— Эй, Хьои! — поразилась девочка. — Челховек не видит эльдила!
Но до Хьои ее слова уже не долетели — он шел дальше и ничего не заметил.
Рэнсом решил, что Хрикки разговаривала «понарошку» — совсем как дети на Земле. Через минуту он снова был рядом с Хьои.
XII
Они трудились над лодкой до полудня, а потом растянулись на траве рядом с теплым потоком и принялись за обед. Подготовка к боевым действиям против хнакры позволяла Рэнсому заговорить на интересующую его тему. Он не знал местного слова со значением «война», поэтому спросил, как сумел:
— Бывает ли у вас, чтобы серони, или хросса, или пфифльтригги вот так, с оружием в руках, шли друг против друга?
— А зачем? — удивился хросс.
Объяснить оказалось не так-то просто.
— Например, — наконец сказал Рэнсом. — у одною народа что-то есть, а другой народ хочет забрать это себе, но первый народ не соглашается отдать… Могут тогда другие применить силу? Могут сказать: «Отдайте, или мы вас перебьем?»
— Что же они могут потребовать?
— Ну, например, еду.
— Если другим хнау нужна еда, почему же не дать? Мы часто так и делаем.
— А если вам самим
— Волею Малельдила еда произрастает постоянно.
— Но послушай, Хьои, если у вас будет нес больше и больше детей, можно ли надеяться, что Малельдил расширит хандрамит и вырастит достаточно пищи для всех?
— О таких вещах знают серони. Но зачем нам больше детей?
Рэнсом не знал, что и сказать. Но все же решился.
— Разве для хроссов зачинать детей — не наслаждение?
— Одно из самых великих, челховек. Мы зовем его любовью.
— У нас бывает так: испытав наслаждение, человек хочет, чтобы оно повторилось. И может родиться столько детей, что пищи на всех не хватит.
Хьои не сразу понял, о чем толкует Рэнсом.
— Ты хочешь сказать, — протянул он, — что челховек может это делать не год-два в жизни, а снова и снова?
— Вот именно!
— Но зачем? Не понимаю… Разве можно хотеть есть, когда пообедал, или спать, когда выспался?
— Но ведь обедаем мы каждый день! А любовь, по твоим словам, приходит к хросса лишь один раз в жизни.
— Зато наполняет всю жизнь. В юности он ищет себе пару, потом ухаживает за избранницей, родит детей, воспитывает их, а потом вспоминает обо всем этом, переживает заново и обращает в поэзию и мудрость.
— Так неужели ему довольно всего лишь вспоминать о наслаждении?
— Это все равно, что сказать: «Неужели мне довольно всего лишь есть мою еду?»
— Не понимаю…
— Наслаждение становится наслаждением, только когда о нем вспоминаешь. Ты говоришь так, будто наслаждение — это одно, а память о нем — совсем другое. Но ведь они неразделимы. Серони могли бы объяснить это лучше, чем я объясняю. Но в песне я сказал бы лучше, чем они. То, что ты зовешь воспоминанием, довершает наслаждение, как «края» завершает и довершает песнь. Когда мы с тобой встретились, момент встречи был и прошел. Сам по себе он ничто. Теперь мы вспоминаем его и он понемногу растет. Но мы все еще знаем о нем очень мало. Истинная встреча с тобой — это как я ее буду вспоминать, когда придет время умирать. А та, что была, — только ее начало. Ты говорил, на твоей хандре есть поэты. Разве они не учат вас этому?
— Некоторые, возможно, учат… — задумчиво проговорил Рэнсом. — Но даже если говорить о песнях… неужели хроссу никогда не хочется снова услышать какую-нибудь великолепную строку?
К несчастью, ответ Хьои опирался на тонкий семантический нюанс, в котором Рэнсом так и не разобрался. В языке хроссов было два глагола, оба для него означали «стремиться», «страстно желать». Хроссы, однако, их отчетливо различали и даже противопоставляли. Поэтому, с точки зрения землянина, Хьои попросту сказал, что любой бы к этому стремился («уонделоне»), но никто в здравом уме не стал бы к этому стремиться («хлантелинс»).
— Поистине, — продолжал хросс, — ты вовремя заговорил о песнях. Это хороший пример. Ибо самая великолепная строка обретает полное значение лишь благодаря всем строкам, следующим за ней. Если же вернуться к ней снова, обнаружится, что она вовсе не так хороша, как казалось. Возвращением можно ее уничтожить. Так бывает в хорошей песне.
— А в порченой песне, Хьои?
— Порченые песни слушать ни к чему, Челховек!
— А что ты скажешь о любви в порченой жизни?
— Может ли быть порченой жизнь хнау?