За пригоршню астрала
Шрифт:
— Переходим к следующему экспонату, — заставил себя дружелюбно улыбнуться Стас и, выдвинув очень тугой ящик стола, положил перед гостем ножны с кортиком. Потом не удержался, наклонившись вперед, наполовину вытянул кортик из ножен и снова положил. Попав в сантиметр дневного света, лезвие пронзительно блеснуло. На лезвии обнаружилась сложная гравировка: листики, веточки, травка.
Гость равнодушно сопел.
— Маршальский кортик. Работа златоустовского мастера Берсенева. Сталь, гравировка, синение, травление, золочение. Понятно, не антиквариат, но художественная ценность несомненна. — Стас ждал, что гость хотя бы возьмет кортик в руки.
Гость и к златоустовской диковине остался равнодушен.
— Может, я вам наскучил? — начал терять терпение Стас и, выпятив грудь, с вызовом заложил руки за спину.
Гость посмотрел в глаза Стасу:
— Нормально. Давай дальше. Показывай, что у тебя еще. — Глаза сонные, усищи не шевельнулись. Не человек, а сом со дна Ладожского озера. Такого не удочкой, такого глубинной бомбой надо.
Стас как можно равнодушней пожал плечами, отслюнявил гостю еще одну улыбку. Взял кортик и, с силой вернув в ножны, положил в стол. Тоже мне Илья Муромец, думал хозяин квартиры, будет сиднем сидеть тридцать лет и три года. Чем бы его таким пронять? Может, табакеркой с императорским вензелем? Вряд ли, большие люди любят крупные предметы.
— Может, вас интересуют старинные самовары? — рука Стаса указала на закрепленную по стене вдоль потолка полку из не облагороженных досок, на которой выстроилось в ряд несколько траченных пылью, как грязным снегом, пузатых и стройных, жестяных и медных созданий, словно гигантские шахматные фигуры в предбоевом порядке. — Это, — палец небрежно представил металлический, отсвечивающий мыльно-розовым чайник, — Сбитенник второй половины восемнадцатого века из Нижегородской губернии. Медь, красно-коричневая патинировка. Сбитенники предшествовали самовару. — Стас посмотрел, произвело ли сказанное какое-либо впечатление на гостя. Слушает, и то хорошо. — Далее мы можем видеть, — Стас заметил, что сбился на манеру третьеразрядного экскурсовода, но что-либо менять не стал. Было бы ради кого. — Выполненный из никелированной меди дорожный самовар-куб. Такие самовары делали на протяжении всего девятнадцатого века. Но это так, ширпотреб. А вот следующий экземпляр действительно достоин внимания: желтая медь, приблизительно 1870-й год. Самовар в виде петуха, украшенный орнаментом в подражание резьбе по дереву… — кажется, экскурсовод увлекся.
— Хватит. — Оборвал плавную речь частного торговца антиквариатом гость и встал. Был он никак не меньше двух метров росту при соответствующем телосложении. Этакой дылде для грабежа никакое оружие не требуется, одними пудовыми кулаками сладит. Впрочем, и Стас умел постоять за себя — профессиональный навык. Не зря он не задвинул ящик стола с кортиком.
— Хорошие у тебя штучки-дрючки. Только мне их не надо, — веско сказал гость. — И картины у тебя красивые, — зевнул гость, и где-то далеко за усищами и бородой мелькнули желтые зубы. — Но мне они тоже до лампочки. — Гость с непонятной грустью обвел глазами стены кабинета.
Стас терпеливо ждал. Должна же у визита быть цель. От дальней стены по кабинету поплыл утробный гул: ворчание разбуженного зверя. Визитер не шелохнулся на звук, только широко раздулись ноздри и глаза стали еще колючей. А от стены, где зверь проснулся окончательно, покатилось глухое и дребезжащее: Бум! Бум! Бум!.. И так шесть раз через равные промежутки времени. А затем на старом лаковом корпусе с замогильным скрипом открылась дверца, из нее вынырнула облупленная механическая кукушка
— Вот, — сказал гость, припечатав левой рукой к плоскости стола поверх газеты мятую бумажку. — То, что мне нужно. — И нехотя убрал пятерню, словно даже одна бумажка ценилась им неимоверно, а уж за то, что на бумажке нарисовано, и голову отдаст. Кажется, именно бой часов подтолкнул его под руку.
Стас ждал, что еще посчитает нужным сказать гость. Однако визитер только сверлил торговца глазами. Дескать, и так ясно. Взгляд гостя приятностью не отличался, до мурашек неуютно становилось под таким взглядом.
Тогда Стас потянул бумажку по столу к себе. На бумажке не ахти как было изображено твердым карандашным грифелем что-то похожее на подкову — закорючки, покрывавшие нарисованный предмет, старославянскую вязь напоминали очень отдаленно.
— О, у вас чудесный вкус, надеюсь, и доходы соответствующие. Ну? — приправив нехитрой лестью разглядывание рисунка, потребовал объяснений Стас. — Это гривна?
— Гривна, — кивнул гость, потянул рисунок обратно, словно никак не мог решиться расстаться, и бережно левой рукой стал разглаживать бумажку.
— Да вы садитесь, — сказал Стас, чтобы не молчать.
— Это память о прадеде, — в голосе гостя неожиданно прозвучала теплая нота.
— Ну и кто у нас был прадед?
— Столбовой дворянин.
— А фамилия? — ответы приходилось вытягивать, как занозы.
— Зачем тебе фамилия? Ты мне эту штуку сыщи. Не обижу.
Стас зашагал по кабинету, отфутболил с пути ногой под стол заношенные кроссовки, бухнулся в кресло и взъерошил волосы:
— Большевики не церемонились. Могли переплавить, могли в Америку на хлеб сменять, или на «форды», чтобы своих стриженых комиссарш с шиком катать. Такая вещица не один год поисков требует. — Кажется, у него получилась плохая пародия на «Двенадцать стульев». Оставалось надеяться, что визитер причапал без внушительного культурного багажа. Тут некстати Стас заметил, что на грязный, как медвежья шерсть, паркет из покоящейся рядом с сидюшником пожарной каски свисает бежевая бретелька лифчика. Каска обычно использовалась вместо ведерка со льдом для шампанского.
— Она не при большевиках пропала, — хмуро шевельнул бровями гость. — А в ОПРИЧНИНУ.
Стас хлопнул себя по коленям и рассмеялся. По настоящему.
— Это же нереально!!!
— Кабы реально, без тебя бы справился, — хмуро ответствовал гость и тяжело опустился в кресло. — В Питере она должна храниться, негде больше.
— И браться не буду! — отгоняя соблазн, затряс головой хозяин кабинета. Любопытно, кто же лифчик посеял: Даша или Ангелина?
— Ты на меня работаешь с той минуты, как открыл дверь. И я тебе плачу. C той минуты. Любые деньги. — Это прозвучало, как истина в последней инстанции. Прописная истина из уст таинственного незнакомца двухметрового роста.
Стас откинулся на спинку кресла, очень он не любил словосочетание «любые деньги». Когда клиент так говорит, значит, рассчитывает отделаться парой сотен баксов и бутылкой дрянного коньяка.
— Я — столбовой дворянин… — угрюмо повторил гость.
— Я не уверен…
— …При Советах сидел как мышь на буровой за тридевять земель от ближайшего дома культуры…
— Кстати, об оплате…
— …А сейчас выбился в люди. У меня десять процентов акций… очень известной нефтяной кампании, — гость машинально продолжал поглаживать левой рукой бумажку с рисунком.