За пригоршню астрала
Шрифт:
На ощупь конверт содержал поздравительную открытку или фотографию. Искуситель не шептал ему с левого боку в левое ухо, и исаявец отложил бы удовлетворение любопытства на потом, если бы это оказался не тот самый конверт, который несколько дней назад Максимыч ему совал, а потом передумал. Не обязательно читать шестую и седьмую книги Моисея, чтобы узнать обратный адрес — Астрахань, ул. Менделеева 155/93…
Илья притормозил в укромном уголке рядом со стеклянным коробом, хранящим фаршированного часовым механизмом золотого павлина на золотом пне. Решив, что фонариком пользоваться опасно и проще обойтись уличным светом, присел под окном и положил и фонарик, и пистолет перед собой,
К великому удивлению Ильи, ничего там изображено уже не было. Потому что изображение вдруг приобрело объем и с картинки перебралось на руку опера. На запястье держащей открытку-фотографию руки восседал неестественно большой и неестественно синий скорпион, будто китайская гуттаперчевая игрушка, чтобы пугать детей. Как у бражника «Мертвая голова» на тельце можно разглядеть череп, так у скорпиона по хитиновой плоскости читались скрещенные циркуль и наугольник. [22]
22
Подложенная Передерием астральная мина использовала принцип Медузы-Горгоны. Если бы оперативник посмотрел не на саму открытку, а на ее отражение в зеркале, скорпион не смог бы выйти из двухмерного мира в трехмерный
От ужаса у Ильи во лбу вспыхнула золотая пентаграмма из анодированного металла. Скорпион без спешки поднял хвост и сквозь ткань одежды вонзил исаявцу в руку отравленный шип…
…Светланы не стало. Светлана умерла. Ее убило впитавшееся в каждую клеточку тела новомудрое знание. Мертвая Светлана поправила агатовые одежды.
Поняла, что быть мертвонеживой не страшно. Или это была уже не она?
Древнемир заколыхался вокруг девушки, как отражение в воде после падения камня. Любая точка окружающего мира стала зримодоступной мановению руки. Тело Светланы будто бы растворилось в колебаниях Вселенной. Волны-колебания, как винопенные морские волны, принесли обрывки пурпурных воспоминаний-фраз: «…Золотое Яйцо, заключающее Рода-Родителя всего сущего…», «…Птица Матерь Сва, сошедшая с уст Рода…», «… разлилось молоко и стало Млечным Путем…», «…третье имя Днепра женское — Непра Королевична…». А вслед за воспоминаниями-фразами пришли алые воспоминания-образы.
Светланы не стало. Ее тело испарилось, словно оказалось в эпицентре ядерного взрыва.
Светланы не стало. Ее тело сжалось в микрочастицу. Или это была уже не она?
Светланы не стало.
Светлана с испугом, но и с любопытством принялась осматривать свое новое атласногибкое тело. Вроде бы знакомое, вроде бы чужое. Новое тело окружил половодный хоровод образов-воспоминаний. Светлана вспомнила, что звездное меганебо именуется Колесом Сварога. Что Колесо Сварога вращается вокруг Стожар Стлязи. Что Сутки Сварога длятся двадцать семь тысяч лет…
Почувствовала жажду, и в руке объявился кубок-раковина с прохладной водой. Девушка сделала глоток, и кубок сам собой растаял. Или это уже не она утолила жажду? Или это не она с испугом осматривает свое новое тело? Да и испуг ли это?
Это была и Светлана, и не Светлана. Из воспоминаний-образов, как из черемуховой тучи, вынырнул журавлиный клин карминных имен. И напевные имена вплелись, как цветы в венок, в исполняемый вокруг нового тела Светланы хоровод: Майя Златогорка, Жива, Хорс, Перун, Дива Додола и Крышень Коляда… И
Это была Светлана, в которую воплотилась вернувшаяся со звезд богиня Марена, та, что позже нарекалась Марьей Белой Лебедью. И если для Светланы в окружающем мире все более-менее было понятно, то для отсутствовавшей тысячу лет стразоглазой богини землемир казался чудным и чужим.
Богиня, конечно, не ведала страха перед этим новым землемиром. Ее чувство можно было определить как брезгливость. Богиня тут же захотела вернуться обратно к вишнецветным звездам. Но она должна была дождаться друга. Они условились встретиться на этой планете тысячелетие назад.
И тогда богиня подняла голову и оглянулась. И в ужасе перед ее огнедышащим взором из зала ринулись, тщетно надеясь найти спасение, слуги Черного Колдуна…
…То не буйный тать в ночи за чужим скарбом пришкандыбал, то добрый исаявец прибыл молодецкую силу потешить, паплюжную нечисть пошугать. Ой, ты — гой еси — пощады не проси! Паша немного поиграл в спецназовца — сжимая «макара» обеими руками, после каждых трех беззвучных шагов круто разворачивался и выцеливал то нависшую гигантским ананасом люстру, будто на ней тихарился готовый спикировать нетопырь; то расфуфыренную малиновым бархатом и золотом карету, будто в ней засел взвод лярв.
Потом Хомяку игра поднадоела, и он упростил задачу. Не выпендриваясь, мягко, с пятки на носок двинулся вперед затемненными пространствами. Поводя пистолетом, начал пересекать Петровский зал с приютившимся меж колоннами под картиной заезжего венецианца «Петр с Минервой» ветхим троном. Ежели припух кто живой неживой, лучше по хорошему стань передо мной, как лист перед травой. И не отведет верную руку возмездия ни русалочьи хвост-чешуя, ни шерсть со спины черта, ни зеркало из соли, ни к востоку написанное слово «Адонай», а к западу — «Агла».
Нашарив левой рукой в кармане яблоко, Паша постарался откусить как можно тише, все-таки он на задании. Откусил. Кусочек мякоти забился в дырявый зуб. Да и само яблоко оказалось червивым. На языке начала таять горькая крошка, и будто где-то над ухом тилинькнул рыбачий колокольчик.
Не попирать кощеям лютым землю русскую, ни стопой широкою, ни узкою, пока на страже эфира бдит Павел Капустин. Отважный как Бова Королевич и мудрый как Блаженный Августин. А что с наливным яблочком не повезло, так условия-то — приближены к боевым. Безо всякого уважения к музейному величию опер языком вытолкал недожеванную яблочную тюрю на паркет. Набрал полный рот слюны и сплюнул вбок, мечтая, как отомстит за нечаянное угощение вахтеру на первом же допросе. Раскудрить тебя в порошок и смешать с кровью черной кошки! Семя кипариса тебе под ногти!
Канифоль с жженым скелетом лягушки тебе под подушку! Белены с воробьиным мозгом тебе в зад! У порога следующего зала Паша задержал дыхание. Постоял с минуту, чутко вслушиваясь. Затем все же извлек карандаш фонарика и стал водить лучом то вверх, то вниз. Под потолком, поддерживаемая парными колоннами, тянулась балюстрада с золоченым лепным фризом. Лучшее место для засады трудно придумать, но засады не было. И тишина, как после сечи на поле Куликовом. Как на Луне.
Но и один в поле воин, ежели круто вооружен и оттяжно настроен. Обломись, навья вражина, мимо Паши мышь не проскользнет, пусть хоть натрется мазью Авреодуса-Филиппа-Геофраста-Бомбаста-фон-Гогенгейма-Парацельса. Паша сторожко обошел выставленные в стеклянных витринах серебряные блюда, боратины и лохани размером с полевые кухни и повернул налево меж двух гигантских каменных пародий на фужеры.