За решеткой вместе с главным врагом общества

Буковски Чарльз

Этот тип подходил после каждой игры.

– Тебе везет, ты все время выигрываешь, дай и мне хоть немного, - я бросал в его лилейные ручонки несколько монеток, и он крадучись удалялся.

Елда свинячья ползучая, мечтающая показывать трехлетним девочкам член! Это все, что я мог сделать, дабы сдержаться и не обломать ему рога, ведь за избиение кого бы то ни было сажали в одиночку, а в карцере тоскливо, но еще хуже сидеть на хлебе и воде. Я

повидал тех, кто оттуда выходил, требовалось не меньше месяца, прежде чем они вновь становились похожими на себя. Но все мы были чудилами, и я был чудилой. Я был чудилой, я был к нему слишком строг, когда я на него не смотрел, мне удавалось мыслить логично.

Я был богат, когда выключали свет, приходил повар с тарелками еды, вкусной еды, причем в избытке: мороженое, торт, пирог, хороший кофе. Тейлор велел никогда не давать ему больше пятнадцати центов, этого, мол, хватит с лихвой. Повар шепотом благодарил и спрашивал, приходить ли ему на следующий вечер.

– Сделай одолжение, - говорил я.

Это была пища, которую ел начальник тюрьмы, и начальник явно питался неплохо. Все заключенные помирали с голоду, а мы с Тейлором разгуливали, точно две бабы на девятом месяце беременности.

– Это хороший повар, - сказал Тейлор, - он убил двоих, сначала прикончил одного, а потом вышел и тут же прикончил второго. Теперь ему отсюда не выбраться, разве что сумеет сбежать. Недавно ночью он набросился на одного морячка и отдрючил его в жопу. Насквозь этого морячка пропорол, морячок неделю ходить не мог.

– Повар мне нравится, - сказал я, - по-моему, он славный малый.

– Он славный малый, - согласился Тейлор.

мМы то и дело жаловались надзирателю на клопов, а надзиратель орал нам:

– ЧТО ЭТО, ПО-ВАШЕМУ? ГОСТИНИЦА? А КЛОПОВ ВЫ САМИ СЮДА ПРИНЕСЛИ!
– что мы, разумеется, рассматривали как оскорбление.

Надзиратели были подлюгами, надзиратели были придурками, надзиратели были трусами, мне их было жаль.

В конце концов нас с Тейлором раскидали по разным камерам, а в нашей устроили дезинфекцию. Я встретился с Тейлором в прогулочном дворике.

– Меня угораздило попасть к одному малышу, - сказал Тейлор, - совсем зеленый юнец, совсем тупой, ничего не знает, страшное дело.

Мне достался старик, который не говорил по-английски, он весь день сидел на параше и бубнил:

– ТАРА БУББА ЖРАТЬ, ТАРА БУББА СРАТЬ!

Он без конца твердил одно и то же. Весь жизненный путь его был предначертан: жрать

и срать. По-моему, он говорил об одном из мифических героев своей родной страны, может быть, о Тарасе Бульбе? Не знаю.

Как только я впервые ушел на прогулку, старик распорол мою простыню и сделал из нее бельевую веревку; на ней он развесил свои носки и трусы, и когда я вошел, все потекло на меня. Из камеры старик никогда не выходил, даже в душ. Я слыхал, что он не совершил никакого преступления, а просто хотел там жить, и ему разрешили.

Доброе дело? Я разозлился на него, потому что не люблю, когда кожу мне натирают шерстяные одеяла. У меня очень нежная кожа.

– Ну ты, старый разъебай, - заорал я на него, - одного человека я уже прикончил, а если будешь себя плохо вести, их станет двое!
– а он знай себе сидел на параше, посмеивался надо мной и говорил:

– ТАРА БУББА ЖРАТЬ, БУББА СРА-АТЬ!

Пришлось махнуть на него рукой, но зато мне никогда не приходилось мыть пол, его треклятое жилище было вечно сырым и отмытым, у нас была самая чистая камера в Америке, в мире. И еще он полюбил дополнительное питание по ночам, полюбил всей душой.

ФБР решило, что в умышленном уклонении от призыва я невиновен, и меня перевели в призывной медицинский центр, туда перевели многих из нас, я прошел общий осмотр, а потом предстал перед психиатром.

– Вы верите в войну?
–  спросил он меня.

– Нет.

– Вы готовы идти на войну?

– Да.
– (меня обуревала безумная идея подняться когда-нибудь из окопа и шагать вперед на орудийный огонь, пока меня не ухлопают.)

Он долго не произносил ни слова и все писал что-то на листе бумаги, потом он поднял голову.

– Между прочим, в следующую среду мы собираем врачей, художников и писателей на вечеринку, хочу вас пригласить. придете?

– Нет.

– Ладно, - сказал он, - можете не ходить.

– Куда?

– На войну.

Я молча смотрел на него.

– Не думали, что мы поймем, верно?

– Не думал.

– Отдайте эту бумажку человеку за соседним столом.

Идти пришлось долго, бумажка была сложена и пришпилена к моей карточке скрепкой, я приподнял краешек и заглянул: "... за бесстрастным лицом скрывает повышенную возбудимость..." ну и умора, подумал я, господи помилуй! это я-то ? возбудимый! И я простился с "Мойаменсингом".

Так я и выиграл войну.