За Россию - до конца
Шрифт:
— Да, эта вина не даёт покоя моей совести, — искренне признался я.
— Это признание делает вам честь. Кроме того, мы знаем и то, что вы не принимали деятельного участия в попытках определённой части белой эмиграции покушаться на завоевания социализма в СССР.
— Я чрезвычайно признателен вам за точную оценку моего поведения за рубежом. — У меня появилась надежда на то, что посольство окажет мне какую-то помощь. — Позвольте изложить вам суть моей просьбы.
И я рассказал о том, при каких обстоятельствах много лет назад потерял жену и, возможно, ребёнка и о том, что, если это возможно, хотел бы поехать в Москву и Новороссийск, чтобы попытаться разыскать их или хотя бы узнать об их судьбе. Кроме того, я сказал о своём желании передать в советские архивы многочисленные
Владимир Юрьевич терпеливо слушал меня.
— Конечно, я нарушил свой долг, и ничто не может служить мне оправданием, — продолжал я, — и всё-таки... Всё дело в том, что с течением времени генерал Деникин открылся мне с совершенно иной стороны. Чем больше я его узнавал, чем глубже вникал в побудительные мотивы его действий, тем сильнее у меня пробуждалось чувство уважения к этому человеку. Он руководствовался не личными и тем более не корыстными мотивами, а интересами России в том виде, как он их понимал, интересами, которые, как он полагал, пойдут во благо русскому народу. Несомненно, он был патриотом России и счастье её понимал по-своему, совсем не так, как понимали его большевики. Я понял, что он ведёт борьбу не ради себя, не рада карьеры, не рада желания властвовать — он боролся за свою идею, которую считал единственно правильной. В этом его заслуга и в этом его вина, ибо даже благие цели, если они ведут к кровопролитию, к междоусобной войне, не могут быть оправданы.
— Это, разумеется, можно понять, — спокойно произнёс Владимир Юрьевич. — И даже без ваших объяснений можно прийти к выводу, что Против такого Деникина, каким вы его узнали, вы не посчитали возможным вести агентурную работу, вам порученную.
Я был рад, что Владимир Юрьевич, опередив мои дальнейшие оправдания, сам высказал то, что собирался сказать я.
— У вас дар провидца, — взволнованно сказал я. — Да, я посчитал, что не имею права, втёршись в доверие к Деникину, вести против него бесчестную игру.
— Деникин, как бы к нему ни относиться, — часть нашей истории. — Кажется, Владимир Юрьевич приступил к основной части нашей беседы. — Разумеется, он личность незаурядная. Мы ценим то, что он в годы Второй мировой войны, не в пример иным бывшим генералам типа Краснова или Шкуро, решительно отказался от сотрудничества с гитлеровцами и неизменно выступал за победу русского народа над фашизмом. Да, личность незаурядная, — снова повторил он. — Мы знаем, что Деникин не принимал деятельного участия в Российском общевоинском союзе, имел к нему чисто касательное отношение.
— Вы совершенно правы, — подтвердил я.
— Скажу откровенно, я был поражён, да, именно поражён одним обстоятельством, — спокойно, даже отрешённо, будто в кабинете, кроме него, никого не было, произнёс Владимир Юрьевич. — Тем, что в «Очерках русской смуты» генерала Деникина, с которыми мне довелось ознакомиться, совершенно не ощущается патологической ненависти к советской власти, и в частности к большевизму. Да, Деникин жёстко, непримиримо, не скрывая своей враждебности, пишет о советской власти и о большевиках. Но, в отличие о своих сподвижников по белой эмиграции, он не опускается до слепой ненависти, не прибегает к змеиному шипению. Он старается нанести удар по враждебному лагерю фактами, анализом, пусть и ошибочным, а не примитивной пещерной злобой. Уже только за это он заслуживает уважения. Сын своего времени, порождение монархического строя, он тем не менее стремится быть объективным, хотя это и не всегда ему удаётся. Примечательно также, что даже Белое движение, столь любезное его сердцу, он безжалостно анатомирует и порой не удерживается от того, чтобы снять с него ореол романтики, извлекая на свет не только достоинства, но и недостатки. Это, повторяю, делает ему честь, хотя он и остаётся врагом нашей революции, а следовательно, контрреволюционером.
Владимир Юрьевич сделал продолжительную паузу, и я решил воспользоваться этим:
— Вы назвали Деникина контрреволюционером. Но обычно так называют тех, кто выступает против своего народа. Что касается Антона Ивановича, то он, могу в этом поклясться, поскольку знаю
Ничего себе любовь! — повысил голос Владимир Юрьевич. — Все знают, что он вольно или невольно стремился оставить этот самый народ, столь горячо им любимый, в ярме эксплуатации!
— И всё же Антон Иванович хотел улучшения народной доли, — попытался возразить я. — Другое дело, что он хотел этого улучшения без революционных потрясений. Кроме того, он был твёрдо убеждён, что в человеческом обществе нет и не может быть равенства и единого для всех жизненного уровня, не может быть истинной свободы, пока люди зависимы друг от друга экономически, а эта зависимость будет существовать при любом социальном строе. Деникин считал, что свобода, равенство, братство — это лозунги почти всех революций, лозунги, которые исчезают с победой этих революций. Он полагал, что всякая новая революция ведёт лишь к новому переделу собственности, который неизбежно сопровождается насилием и кровью.
— Как же он мыслил преобразить мир? В нашем понимании революции — это локомотивы истории.
— Размышляя о революции, Антон Иванович был убеждён, что она приводит лишь к разрушению и не несёт в себе ничего созидательного.
— Однако не существует иного способа преобразовать мир, кроме революции. Всякие так называемые реформы — это лишь заплаты на старой одежде. Сколько же веков должны терпеть угнетённые и обездоленные люди, чтобы им обеспечили хотя бы сносную жизнь?
Я промолчал, понимая, что любые мои доводы не переубедят правоверного коммуниста, и если даже в чём-то он со мной и согласится, всё равно не сочтёт возможным признаться в этом, да ещё в стенах посольства.
— Теперь о том, что касается вашей просьбы. — Владимир Юрьевич вдруг круто переметил тему. — Даже без тех признаний, которые вы столь старательно изложили в своём письме, нам предельно ясно, что задание Феликса Эдмундовича Дзержинского вы, можно сказать, провалили, причём совершенно сознательно. Пусть не сразу, ибо на первых порах вашего пребывания в штабе Деникина вы что-то для нас делали. Так что, — скупо улыбнулся, а точнее, усмехнулся Владимир Юрьевич, — вы тоже внесли небольшой вклад в победу красных над своим любимцем. Особенно тем, что передали в Центр содержание так называемой «Московской директивы» Деникина. А затем вы, образно говоря, канули в Лету, намеренно порвав с нами все связи. Представляю себе, как ломали головы чекисты тех лет, пытаясь понять, что же это с вами произошло. Оказывается, из противника Деникина вы превратились в его приверженца, сотворив из него кумира...
— Не смею спорить с вами, — виновато проговорил я. — Если вы считаете меня перевёртышем, изменником, я готов принять любую кару, какую, по вашему мнению, заслуживаю.
— Разумеется, закон не на вашей стороне, господин кающийся грешник, — с некоторой иронией произнёс Владимир Юрьевич. Я обратил внимание, что он ни разу не назвал меня предателем или изменником. — Но для нас, а точнее, для тех, кто будет жить после нас, для новых поколений важно другое. Мы прекрасно понимаем, что история гражданской войны в том виде, как её выстроили советские историки, хотя в основе своей и правдива, всё же грешит явной однобокостью, точнее, эта история не во всём объективна. Что поделаешь, она выстроена с классовых позиций. Конечно, любая история не может не быть тенденциозной, ибо с её помощью отстаиваются и оправдываются деяния тех, кому она призвана служить. Всякая история — это во многом социальный заказ существующего режима. Как только рушится этот режим, история спешно перестраивается в угоду новым властителям, и новые историки уже тут как тут, на подхвате. А это неизбежно приводит к субъективизму и, следовательно, к искажению и обеднению истины. Думаю, что в своё время общество востребует более объективного подхода к истории гражданской войны. В ней, этой истории, видимо, будет дан более достоверный анализ Белого движения, и в этой работе ваши многолетние наблюдения, факты, свидетельства как живого участника событий могут пригодиться, в том числе и всё то, что касается фигуры такого деятеля Белого движения, каким был Деникин.