За Русь святую!

Андреев Николай Юрьевич

Сизов-Романов рассмеялся, подловив себя на мысли, что забывается, в каком времени находится. Корнилову только предстоит защищать семью Николая II от нападок Петроградского Совета.

Карл Густав Маннергейм. Кавалер всех орденов империи, скучающий по столице, ставшей ему родным городом. Хочет, чтобы все было «по высшему разряду», со всей возможной точностью и тому подобное. Чем-то походит на английского лорда. К тому же в свое время предложит Юденичу помощь в наступлении на Петроград. Но с такими условиями, что, кроме отказа, Николай Николаевич даже не помыслит что-либо ответить. Барону тоже пошло письмо.

Антон Иванович Деникин.

Сторонник коренных преобразований, но вроде бы за монархию. Правда, конституционную. В Гражданскую будет находиться в натянутых отношениях с Романовыми, не пустив кое-кого из них на Юг. Но на Деникина вполне можно полагаться, если пообещать проведение реформ и улучшение жизни офицеров. И указать на то, что будет твориться после падения монархии. В общем-то, уже сделано. Да и сам Антон Иванович в своих воспоминаниях признается, что лучшим выходом в мартовские дни оказалось бы регентство, а не правление Временного правительства.

Юденич и Николай Николаевич Романов. Им Кирилл Владимирович отправил письмо скорее из глупой надежды. Вряд ли они даже прочтут его послание, а тем более — обратят малейшее внимание на его слова. Не любит Николаша морских офицеров, очень даже не любит. Флот и его офицеры — что-то вроде второго сорта для бывшего Верховного главнокомандующего.

Также Кирилл намеревался обратиться к Алексею Щастному. Единственный человек, которому на Балтике мог довериться Кирилл. Именно Алексей Михайлович пытался спасти Балтийский флот от уничтожения врагом в восемнадцатом году. Спас — а потом его уничтожили уже свои, новые власти России. И флот, и самого Щастного. Последнего расстреляли по обвинению в измене…

Всех этих людей Кирилл хотел задействовать в большой и невероятно рискованной игре. Кирилл не зря решил найти таких разных людей, дополняющих друг друга. Авторитет, военное дарование, обаяние, педантичность, исполнительность, верность Родине — или хотя бы царскому дому. Но сперва этих людей нужно убедить в необходимости участия армии и флота в грядущих событиях.

Едва начнется последняя неделя царской России, то есть настанут революционные события, Великий князь изъявит свою поддержку Временному правительству. Как именно — уже придумано. Потом добьется некоторых постов, уступок, и…

Что будет после этого, Кирилл не хотел раскрывать даже бумаге. Мало ли! Но надежда на то, что даже Временному правительству, показавшему себя с самой худшей стороны в известной Кириллу истории, не удастся получить власть, еще теплилась в сердце Сизова-Романова.

Однако был еще и второй план: быстрый и фантастический. Он состоял в убеждении Николая II немедленно начать преобразования в стране. Удалить неугодных народу министров, согласиться на создание «правительства доверия». И конечно же, предотвратить выступления в двадцатых числах февраля петроградских рабочих и солдат запасных батальонов. Этого можно добиться, запретив «плановую» манифестацию профсоюзов, намеченную как раз на Всемирный женский день. Правда, такой план тоже весьма рискован: вдруг запрет станет сигналом к революции? И полыхнет сильнее, чем после Кровавого воскресенья?

Народ и так устал от множества проблем, от войны, от бессилия правительства. Люди раздражены императрицей, считают ее немецкой шпионкой. Без оснований или нет — тоже не все так ясно для Сизова. Маленький, едва тлеющий уголек, поднесенный к куче тряпья слухов и волнений — и загорится гигантский костер, который уже не потушишь, не пролив океаны крови. А Кирилл

не хотел этого, он и решил все-таки взяться за дело изменения будущего, дабы предотвратить гибель миллионов людей…

Сизов-Романов сомневался, что Николай II прислушается к словам Великого князя. Скорее всего, просто отнесется как к очередному глупому слуху из столицы. Но попробовать все равно было надо. Хотя бы ради успокоения собственной души…

Только проводник, робко постучавшийся в купе, оторвал Кирилла от тягостных раздумий. Длинные-предлинные светлые усы навевали мысли о швейцаре, готовом вот-вот произнести: «Извольте-с пожаловать, барин».

Однако проводник более ничем не походил на подобострастного встречающего вас у дверей гостиницы работника. Даже легкий поклон и обращение «ваше высочество», скорее всего, исполнены были из одного чувства долга. Проводник повидал великое множество самых разных людей, постоянно приезжавших в Могилев, в Ставку, к царю, что привычен был и к князьям, и к послам, и к адмиралам.

— Скоро в Могилев приезжаем, ваше сиятельство.

— Благодарю, любезный, — кивнул Кирилл, откладывая в сторону перьевую ручку и вставая с места. Купе показалось невыносимо душным и мертвым…

А через каких-то полчаса — морозец, белый снег, люди, снующие на перроне. Кирилла Владимировича встречал автомобиль, присланный губернатором (в его доме как раз и жил царь), извещенным заранее о приезде высокопоставленного гостя. Сизов-Романов не думал, что ему будут рады в Ставке: только недавно между его семьей и царской наладились пусть и не теплые, но как минимум не враждебные отношения. Все дело было в не получившей одобрения императрицы свадьбе Кирилла и Даки. Аликс мстила за то, что жена Великого князя до того разошлась с родственником императрицы…

Кирилл по достоинству оценил автомобиль: вместительный, удобный. Однако скорость на таком не разовьешь, но на поворотах благодаря этому не будет заносить. Словом, машина для тех, кто привык к надежности и комфорту. Кириллу такие авто были не совсем по душе: Великий князь любил скорость. Ветер в лицо, свист в ушах, пальцы в кожаных перчатках обнимают руль, словно возлюбленную Даки. Скорость дарила свободу, такого упоительного чувства нельзя испытать нигде и никогда, кроме гонки наперегонки с ветром. Разве, может быть, в море, но после гибели «Петропавловска» Кирилл заработал легкий страх перед открытым морем. При виде пусть и родной, но ничем не ограниченной стихии слышались крики людей, скрежет металла, взрывы и плеск воды, в которой нашли свою могилу столько людей.

Сравнительно быстро прибыли к губернаторскому дому. По соседству располагалась городская управа, в которой находился штаб. Приземистые дома, от которых веяло чем-то глубоко русским, как любил выражаться Ники. В отличие от их гостей, как добавлял затем.

Беспрестанно в Ставку прибывали самые разные гости, в основном офицеры, представители Думы и иностранцы: в Могилеве располагалось представительство стран Антанты. Где-то тут был и генерал Жанен, этот седой француз с черными усами, напоминавший Кириллу (во всяком случае, на фотографиях) скорее жителя Кавказа или Средней Азии, нежели ветреного Парижа. Именно этот француз предаст Колчака, когда власть в Иркутске сперва возьмут левые эсеры, а затем безропотно передадут большевикам. Прекрасно говоривший по-русски, он найдет общий язык с партизанами и дружинниками…