За Русь святую!
Шрифт:
«Господи, когда же прибудут Гучков и Шульгин? Отчего они не могли послать телеграмму, как все прошло в Пскове? Чего же они ждут?» — мысленно добавил лидер октябристов.
В кабинет Родзянко ворвался один из кадетов, запыхавшийся, но счастливый.
— Телеграмма из штаба Северного фронта! Николай отрекся в пользу цесаревича, назначив Великого князя Кирилла регентом! Господа, старый режим пал! Это победа, господа, победа! Скоро в Петроград прибудут Виталий Васильевич и Александр Иванович, доставят текст манифеста об отречении!
— Здравый смысл наконец-то победил! Господа, мы победили! — Милюков даже вскочил со
Вокзал. Молчание. Перрон оцеплен казаками и городовыми. Сизов напряженно всматривается в подъезжающий состав. Где-то там, внутри этого «железного коня», бумага, навсегда изменившая историю. Да, Кирилл все-таки смог это сделать. Но это же могло произойти и в известной ему истории, в его истории. Каких-то два-три часа задержки, несколько уверенных фраз…
Рядом стоял ординарец, не выпускавший пулемет: Кирилл хотел, чтобы «старейшины» пока что считали его просто эпатирующим публику неглубоким человеком. Ничего, нужные люди ныне уверены в обратном, а остальное — неважно. Да и к тому же хорошо быть шутом, настоящим притом, ведь охотников на корону тьма, а на шутовской колпак — ни единого…
Стук колес по рельсам. Паровой гудок. Поезд остановился напротив перрона. Несколько казаков подбежали к открывающимся дверям вагона.
— Мы привезли вам новое, светлое будущее! — Гучков не удержался от «высокой» фразы. Молчание было ему в ответ. Среди кирилловцев уже было известно примерное содержание манифеста царя. К тому же днем его уже начали оглашать фронтам и флотам…
Тягостное молчание. Солдаты и офицеры поглядывали на соседей, крестились, шептали: «Что же будет?» Антон Иванович Деникин напрягся, вспоминая письма Кирилла. Да, все так, как он и предсказал. Великие потрясения — во время войны. Когда народ и власть должны объединиться, должны напрячь силы — смена правителя. К счастью, это оказался Алексей: все-таки в народе его любили. Было известно, как он однажды сказал, что, когда станет царем, сделает всех людей счастливыми. Но он болен, ему не жить долго. А что дальше будет? Что будет???
Так было на Румынском и Юго-Западном фронте. И нижние чины, и офицеры, сражавшиеся за веру, царя и Отечество, потеряли одного царя, а получили то ли двух, то ли ни одного…
Бурное ликование с подкидыванием шапок. Северный и Западный фронты радовались, не скрывая своих чувств. Плохой царь ушел, теперь по-новому заживем, скоро и войне конец, скоро и по домам можно…
Только некоторые офицеры собирались кучками и обсуждали, что же будет дальше…
Александр Васильевич и Николай Николаевич ходили по развалинам Великих Комнинов в Трапезунде. Отправив эскадру к Босфору, сам Колчак прибыл на флагмане на совещание по поводу снабжения Кавказского фронта.
Разговор все не клеился. Адмирал был чернее тучи, ожидая с минуты на минуту новостей из Петрограда и Севастополя. Великий князь был не намного веселей. Николай Николаевич ждал, когда придет известие о назначении его Верховным Главнокомандующим. И оба вспоминали историю этих развалин, по которым ходили…
Последний осколок Византийской империи, эта крепость сдалась на милость османам, хотя могла сражаться, могла отстоять свободу ромеев хотя бы на
Известие все-таки пришло. Николай Николаевич, прочитав телеграмму об отречении, скрипнул зубами…
Александр Васильевич расслабился. Он считал, что может случиться и худшее. Все-таки при Николае трудно было бы довести войну до победы…
Поезд увозил отрекшегося императора прочь из Пскова, в Могилев. Оторванный от семьи, от близких, без единого человека, которому мог бы открыть душу. Даже дневнику не в силах поверить то, что терзало душу. Николай стал человеком, чей мир обрушился в одночасье, в одну минуту, в одно мгновение, превратившееся в вечность. Хотя и было какое-то чувство у Романова, что он поступил правильно, хотя бы на этот раз, и это чувство никогда более не покидало отрекшегося хозяина Земли Русской…
Подпоручик Аксенов переводил дух, присев между мешками с песком, из которых были выстроены баррикады, перекрывшие Большую Дворянскую. Он не без душевного волнения вспоминал прошедшие часы.
Подоспевшие на грузовиках части помогли отбить атаку запасников. Аксенов на всю жизнь запомнил тот переломный момент…
Из кабины грузовика выпрыгивает какой-то полковник, поднимает высоко над собою руку с зажатым в ней револьвером и бежит вперед, к баррикадам, где от запасников отстреливается подпоручик с кирилловцами. Бородка полковника взлохмачена, в глазах застыли ярость и желание задать жару «бунтарям». Юнкера несутся вровень, полные боевого задора. А кирилловцы — чуть позади, готовятся открыть огонь из винтовок и немногочисленных автоматов по восставшим.
Полковник взлетает на баррикаду, делает выстрел поверх голов восставших и зычным голосом командует: «А ну, трусы, всем стоять! Равняйся, гниды!» И… и те запасники, что еще не успели начать любимый маневр проигравших армий, бросают оружие на камни мостовой, поднимают руки кверху и застывают.
— Совсем страх потеряли! — Полковник переводит дыхание, утирает пот со лба. Только тут Аксенов понимает, что эта лихая команда потребовала у командира подоспевших кирилловцев немало сил. Видно, как подрагивает левая щека этого храбреца. — А вы, голубчик, герой! Сущий Скобелев! Ей-богу, закончится эта шарманка, попрошу в свою часть! Как вас зовут?
— Василий Михайлович Аксенов, подпоручик, — Аксенов попытался вытянуться во фрунт, доложить по уставу, но его подвели ноги: подпоручик пошатнулся. В голове зашумело, в ушах затрещало: сказалась усталость прошедших дней и полное отсутствие отдыха. Да и нелегко было смотреть в лицо своей смерти…
— Отставить, потом доложитесь по уставу! И вообще, к чему? Вас в скором времени переведут в другую часть — мою. Целиком и полностью в этом уверен. А теперь — отдыхать! Идите в грузовик. К тому же приказано отступать на юг, к Ломанскому переулку.