За рычагами танка
Шрифт:
Сказав это, военком решительно вычеркнул что-то в лежащем перед ним списке и, вызвав из соседней комнаты лейтенанта, распорядился:
— Бронь снимите. Оформите призыв на старшего сержанта Рагозина и направьте его в Хамовнические казармы. Учетно-воинскую специальность его сохраните, там разберутся…
В Хамовнических казармах было людно. Все комнаты были буквально забиты и приписными и добровольцами, прибывали они ежеминутно, убывали пока немногие. Требовались саперы, артиллеристы, а поступали больше пехотинцы. Танкистов совсем не было: они шли по прямому назначению согласно приписке.
Вскоре
Тяжелое чувство охватывало призванных и ожидающих отправки на фронт, когда радио приносило печальные вести. Находились и болтуны, которые были не прочь посмаковать услышанное, по-своему истолковать официальные сообщения.
В первых числах июля из Хамовников отправилась на фронт очередная партия призванных. Майор, распоряжавшийся комплектованием маршевых рот, войдя в казарму, спросил:
— Кто танкисты, отзовись!
У Рагозина от волнения перехватило дыхание. Он быстро подошел к майору и доложил скороговоркой, будто боясь, что ему не дадут договорить:
— Я танкист, товарищ майор, механик-водитель танка. Немного больше года как вернулся с действительной.
— Вот неожиданность. Танк БТ знаете?
— Как не знать, коль я на нем людей вождению обучал!
— Прекрасно. Идите сейчас же на третью товарную, там формируется эшелон, в том числе и танковая рота. Найдете лейтенанта Волкова и поступайте в его распоряжение.
Рагозин без труда отыскал лейтенанта. Молодой, с пушком на верхней губе, румяным лицом и еще по-детски пухлыми губами, Волков, как сам он сказал, недавно из танкового училища. Каждого присланного к нему танкиста он встречал радушно, сразу определял в экипаж, давал необходимые на первый случай инструкции, которые, как правило, заканчивались фразой: «Устраивайся в теплушке, знакомься с экипажем, а завтра — в баню. Обмундируемся и поедем бить фашистов». Причем говорил он это так уверенно, как будто всю свою жизнь только тем и занимался, что бил фашистов. Однако от этой уверенности у всех бойцов было хорошо и тепло на душе.
Рагозину он сказал еще:
— Будешь водителем моего танка, проверь его как следует, — указал он на БТ-7, погруженный на платформу, — Башнер у нас парень что надо, только вот фамилия у него не звучная — Крючок. Да это, я думаю, ничего, для боя неважно…
Назавтра утром Волков, как и обещал, повел экипажи на вещевой склад, а оттуда в баню.
К вечеру литерный эшелон, миновав Курский вокзал, взял курс на юго-запад. Поезд, не задерживаясь, проносился мимо станций и полустанков, оглашая их окрестности тревожными гудками паровоза, до тех пор пока не нагнал такие же литерные эшелоны, которые не могли двигаться дальше из-за разрушенных авиацией противника железнодорожных путей.
Дыхание войны ясно почувствовалось еще тогда, когда поезд, почти не задерживаясь, миновал Харьков и шел к Полтаве. Чаще стали встречаться санитарные поезда, бомбовые воронки рядом с полотном железной дороги, поваленные телеграфные столбы и порванные провода. А на одной из станций после Полтавы образовалась пробка из множества скопившихся здесь воинских эшелонов, следующих на фронт. Их начальники энергично наступали на дежурного по станции — ссутулившегося старичка
— Причем здесь я, товарищи начальники? Очередность отправки устанавливает военный комендант, к нему и идите. А мое дело — пути подготовить. Разве не видите, что они повреждены? — Он с укором оглядывал окружавших его военных и уже в который раз повторял:
— Помогли бы лучше, подбросили бы своих людей на ремонт путей. Видите, путейцы не успевают?
— Сколько человек надо, отец? — спросил лейтенант Волков.
— Сколько бы ни дал, сынок, все помощь. Чем больше поможешь, тем лучше.
Минут через десять лейтенант Волков вел в колонне взвод танкистов с ломами и лопатами на плечах.
— Принимай, отец, добровольцев.
— Вот этот, видать, действительно воевать хочет, а тот, пока ожидает готового, может снова немецких самолетов дождаться, тогда уж они крошево тут сделают, вишь, сколько эшелонов скопилось, — промолвил угрюмо старичок и повел танкистов к разрушенному участку пути. Примеру Волкова последовали еще несколько командиров. Скоро главный путь был исправлен, и движение поездов возобновилось.
К вечеру следующего дня эшелон, в котором была и танковая рота Рагозина, остановился на небольшой станции не доезжая Житомира. Здесь стояли, ожидая отправки на восток, два эшелона. Один из них был санитарный.
— В третий вагон, пожалуйста, в этом уже полно, — кричит двоим пожилым санитарам, несущим на носилках раненого, девушка с сумкой через плечо. На ней защитная гимнастерка и такого же цвета юбка. Из-под пилотки выбивается непокорная прядь русых волос. Лицо, густо припудренное пылью, кажется, ничего не выражает, кроме крайней усталости.
От станции к поезду двое красноармейцев ведут третьего с забинтованной головой. Сквозь марлевую повязку проступает темно-бурое пятно крови. При каждом шаге раненый стонет высоким, почти детским голосом. Девушка вновь распоряжается:
— Ведите его в третий вагон…
Раненый мотает забинтованной головой и еще сильнее стонет:
— Сестричка, меня бы в первый: туда наших двоих унесли… Мы вместе.
— Ведите в первый, раз хочет вместе, — устало бросает девушка, махнув маленькой, почти детской рукой.
В настежь распахнутых дверях вагонов поезда, стоявшего бок о бок с санитарным, сидели, свесив босые ноги, солдаты. У некоторых из них виднелись побуревшие от крови марлевые повязки. Лейтенант Волков спрыгнул с платформы, на которой стоял его танк, и, дав указание экипажу снять крепление, прошел между поездами и, остановившись у одной из раскрытых дверей, спросил:
— Куда, хлопцы, следуете — туда или оттуда?
— Оттуда, куда вы, товарищ лейтенант, — ответил бойкий белобрысый солдат улыбнувшись, — На переформировку. А вы туда? Так чего же медлите? Там пехота от немецких танков винтовками отбивается, а танкисты тут загорают. Идите к коменданту, пускай даст «зеленый». Либо гусеницами топайте. Тут ведь недалече — прямо за Житомиром.