За Советскую правду
Шрифт:
Непривычные имена:
— Кумида…
— Парафон…
— Васенда…
— Антарей…
Учитель пытается поправить:
— Нет такого имени.
— Вот уси так говорять, — соглашается белобородый крестьянин с глубокими рубцами на скуле. — У действительной был — говорят: нет Антареев, на германску ходил — то же говорят. А наш поп говорит — есть. И батька за ними. Сам Антарей и малец Антарей. Так и запишите — Антарейко Антарьевич.
Записалось человек двадцать мальчиков и девочек. От сотни
Приходит бергульский поп. Толстоносый седой старик с бегающими глазами. Одет в меховое полукафтанье, в руках шапка из бурой лисицы. Речь ласковая, «с подходцем». Начинает издалека.
— Живем в темном месте. Всего боимся.
Расспрашивает о дороге, о квартире. Потом опять:
— Всего боимся. Темные люди. Старину-матку держим, а как по-хорошему ступить, не знаем.
Кирибаев догадался, к чему клонит поп, и навстречу говорит:
— Закону вот велят учить, так я не буду. Тут у вас все старообрядцы.
— Вот, вот! — зачастил поп. — Это самое. Этого и боимся.
— Так я же говорю, не стану учить. Научиться бы хоть грамоте да счету, а закон — дело церковное.
Такое быстрое вероотступничество Кирибаева показалось, видимо, подозрительным попу. Он искоса посмотрел на бритого человека в очках и опять зачастил:
— Вот как сойшлось. У двух словах. Видно хорошего человека. А мы боимся. Благодарны будем. Не беспокойтесь…
(Недели через три секретарь волостной управы передал Кирибаеву «на память» поповский донос о безбожии учителя.)
Поговорив еще минут пять, поп ушел.
Примерно через час-полтора вновь стали приходить родители с детьми. Набралось еще тридцать новых школьников.
«Те без попа, эти с попами», — заключил для себя Кирибаев, проводя жирную линию в книжке, где был список учеников.
Все-таки записалось мало. Возраст разный: от четырнадцати до восьми лет. Пришлось разбить на две группы. Старшим учитель назначил явиться завтра, как станет светло, малышам — к полдню.
Родители, которые присутствуют при разбивке, просят, чтобы по субботам всех отпускал к полдню.
Опять обычай.
Суббота — самый трудный день для бергульских женщин. Надо вымыть в доме, обтереть стены хвощом и обязательно перемыть ребятишек в бане. Все это закончить к «билу», чтобы с первым ударом итти в молельню и отстукивать там бесконечные поклоны.
Вечером опять пришли Омелько и Андрей. Хозяина дома нет. Он со всей семьей ушел «отгащивать» к одному из женихов дочерей. Пришел еще сосед Ивка Григорьевич. Низенький человек с лохматой бородой и громыхающим голосом. Он мастер на все руки. Починяет замки, делает сани, вьет веревку. Весной за пару яиц холостит жеребят, поросят и прочую мужскую живность.
— В молельне гудит,
Так отрекомендовал вновь пришедшего Омелько, видимо предупреждая Кирибаева.
Ивка смущен. Не знает, с чего начать.
Омелько насмешливо спрашивает:
— Мальцов записать прийшли, Ивка Григорьевич?
— Где же нам. У бедности живем, — пробует тот отвести разговор.
— До Маришки ж бегають. И девки вучаться, — не отстает Омелько.
— Хо-хо! — грохочет Андрей.
Ивка взбудоражен и набрасывается на Андрея:
— Регочете — бесу радость. Еретики проклятые! Что сказано в святом писании?
— Это ж вам с Маришкой да попам знать. Нам где ж. У грехах живем, у смоле кипеть будем. Мальцов нумерам вучим. Хо-хо-хо! — заливается Андрей.
Учитель спрашивает, о какой Маришке говорят. Это еще больше смущает Ивку, и он бормочет:
— Та старица ж она. Святому письму вучит. По малости. А они не любять, — указывает он на Омельку и Андрея.
Те смеются.
Ивке не остается ничего, как уйти. Он это и делает.
Андрей выходит с ним и вскоре возвращается. Слышно, как он зазывает в сени огромного хозяйского Дружка и запирает там.
— На разведку, знать, Ивка приходил, — бросает он Омельке.
— А как же, — равнодушно соглашается тот, — не иначе — поп подослал.
Сидят все, задумавшись, как будто ждут чего-то друг от друга.
Андрей начинает первый.
— Вы, господин вучитель, не таитесь от нас… Вы… товарищ будете?
Для Кирибаева положение давно определилось, и он с улыбкой говорит:
— Кому как…
— Вот хоть бы нам, — подхватывает Омелько, — если нас казаки драли.
— Товарищ, выходит. Меня тоже порядком измяли. Еле жив выбрался.
Андрей вскакивает и возбужденно машет руками:
— Я ж говорил… А! Не вучитель, а товарищ! Надолго открылись сверкающие зубы Омельки.
— Видное ж дело. Образков нет, и вошь, як патрон. Опричь окопа таких не найтить.
Сейчас же переходят к расспросам:
— Как там? Скоро ли прийдут? Где теперь? Есть ли хлеб? Патроны?
Кирибаев рассказывает об уральском фронте. Узнав, что при захвате Перми недавно мобилизованные крестьяне сдавались белым, Андрей рычит:
— Выдерут сучих сынов шомполами, — будут знать, яка сибирска воля. На заду узор напишуть, щоб не забыли.
— Як наши ж дурни. Мериканы… воны устроють! Вот и устроють — без штанов ходить. Дурни! Разве ж можно нам без Расеи. Там усе.
— И правда уся там, — энергично заканчивает Андрей.
Разговор переходит в военное совещание. На вопрос об оружии Андрей отвечает, что у него есть старый запрятанный в урмане бердан и винчестер, который удалось утащить из Омска при демобилизации.